Туман над Клайдом

Симпатичная дежурная, выдавая ключ от номера в отеле, посоветовала: хотите познакомиться с Глазго - начинайте осмотр с площади Георга. Это - сердце Глазго, сами увидите...

И вот я стою на площади Георга, повернувшись лицом к городским палатам (муниципалитету), и начинаю понимать смысл рекомендации, услышанной в гостинице. Площадь взяли в каре статуи мужей, прославивших своими деяниями или творениями Глазго, а жителей города, как вскоре обнаруживает каждый приезжий, можно заподозрить в чем угодно, только не в недостатке привязанности к родным местам. Они, правда, чуть-чуть завидуют Эдинбургу: все-таки это столица Шотландии, но в разговоре никогда не упустят случая напомнить, что в извечном соперничестве двух городов Глазго давно держит первенство как центр индустрии и науки.

В самом деле, здесь конструировал паровой двигатель Джеймс Уатт, читал лекции по философии и политэкономии Адам Смит, создавал водонепроницаемую ткань Чарльз Макинтош. Достаточно назвать хотя бы эти имена, чтобы стало ясно, что в Глазго не зря гордятся своими знаменитыми согражданами. Впрочем, былая слава города отлита не только в бронзе монументов.

Вернемся на площадь Георга, к городским палатам. Это не просто муниципалитет, а, если хотите, памятник той эпохе, когда Британия была мастерской мира и могла себе позволить роскошь строить, не считаясь с затратами.

Спроектированные в стиле итальянского ренессанса, палаты не уступят дворцам венценосцев в изысканности внутреннего убранства. Итальянский мрамор лестниц, фигуры из нефрита, панели австралийского дерева, мозаика на потолках, люстры венецианского стекла в холле для приемов...

Величественный гид, работающий в палатах, рассказывал, каких уникальных мастеров выписывали из-за морей отцы города и как сама королева Виктория в 1888 году приехала на торжества в честь открытия здания. "Прекрасная была пора, жаль, что я не родился в то время",- несколько неожиданно завершил он экскурсию.

Тоска по "золотому веку" империи - не навеяна ли она разочарованием веком нынешним? Мы размышляем над этим вопросом вместе со студентом университета Барри Доэрти, который согласился показать мне город. Прежде чем поступить в университет, Барри работал строителем, а потом увлекся политическими науками и историей. Прошлое Шотландии - близкая ему тема. Глазго, говорит он, начал богатеть в XVIII столетии, когда для шотландских купцов открылась возможность вывозить табак из Америки. Вся торговля табаком с континентальной Европой велась тогда через устье реки Клайд, по берегам которой росли пакгаузы и причалы.

Потом на смену табачным и текстильным фабрикам пришло машиностроение. Про город стали говорить, что там производится почти все, что есть на свете, - от иголок до паровозов. И все же знаменит он был прежде всего судоверфями; владычица морей отправляла дредноуты и сухогрузы, спущенные на воду на Клайде, во все концы света. Такой знаменитый лайнер, как "Королева Елизавета", построенный уже в недавнее время, тоже сошел со здешних стапелей. Почему же сегодня не видно могучих кораблей у причалов Клайда? Почему замерли стрелы кранов, а за глухими стенами верфей не слышно привычного лязга металла и гула работающих механизмов? В городском бюро информации, куда я заглянул перед поездкой в район верфей, мне довелось прочесть такую фразу в рекламном проспекте: "Приспосабливаясь к экономическим тенденциям 80-х годов, Глазго уверенно вступает в новую эру процветания". Что ж, реклама есть реклама. Она должна излучать оптимизм и завлекать потенциальных вкладчиков капитала. Но для жителей промышленных окраин разговоры о процветании звучат как издевка.

Мы колесим по улицам, сплошь застроенным заводскими корпусами. Барри с грустью, словно читая список усопших на могильной плите, перечисляет их названия. Закрылись верфи "Джон Браун", завод швейных машин "Зингер", завод автопокрышек "Гудьир". Это - всемирно известные фирмы, но и их не пощадил спад.

Раздается гудок, возвещающий обеденный перерыв на нескольких еще работающих доках. Из проходной показываются Джон Шеридан и Арчи Маккенанн, с которыми у нас назначена встреча. Джон и Арчи чем-то похожи друг на друга. Оба средних лет, плотного сложения. Оба шопстюарды (цеховые профорганизаторы). Каждому судостроителю, говорят они, не дает покоя одна мысль: не приближается ли день, когда мастер назовет твое имя в числе тех, кто подпадает под увольнение. Уже тысячи остались за воротами. А ведь шансы найти новую работу ничтожны, когда на биржах труда 20 - 30 человек претендуют на одно место.

Диагноз больному британскому судостроению поставлен давно. Его жизненные силы подтачивает конкуренция на внешних рынках, прежде всего со стороны Японии. Но шопстюарды убеждены, что доки можно возродить, если бы в этом было заинтересовано государство. Если бы... На деле при правительстве Тэтчер перспективы стали еще более туманными. Верфи входят в национализированный сектор, на который тори смотрят как на обузу для казны. Вот почему некогда мощная отрасль с трудом держится на плаву.

Но, может быть, судостроители - исключение, а на другие рабочие профессии есть спрос? Обращаюсь в районный центр занятости (биржу труда). Посетителей в зале хоть отбавляй. А предложить им могут в основном подсобную или временную работу. Заведующий центром говорит: "К сожалению, вакансий для квалифицированных рабочих почти совсем нет. Что вы хотите - кризис. Даже нашему учреждению срезали смету. Приходится часть штата сокращать".

Неподалеку от биржи труда - ряды обшарпанных домов. Они явно относятся к категории непригодных для жилья. Но люди не выезжают. Некуда. Строительство доступных рабочему человеку муниципальных квартир прекратилось - на это нет средств. Впрочем, нехватка жилья вроде бы соседствует с его избытком... Район Драмчэпел недавно еще называли символом будущего Глазго. Когда строили пригород, рассчитывали разгрузить центр, обеспечить переселенцев квартирами и работой. Замысел был хороший. Но отчего посреди жилого массива видишь новые дома, у которых окна наглухо забиты, словно в заброшенных бараках? Причина все та же - закрываются окрестные заводы, и вчерашние новоселы вынуждены искать другое место под солнцем. К тому же при нынешних ценах на транспорт многим просто не по карману жить вдали от центра, где размещаются магазины.

Близился вечер. Друзья Барри ждали нас в гости. Машина остановилась у дома викторианского стиля с балкончиками и колоннами по фасаду. Внутри высокие потолки с лепным орнаментом, камин. Просторная квартира, совсем не того типа, что мы видели в Драмчэпеле. Правда, обогревать и содержать ее не дешево, объясняет Дональд, видный инженер-экономист. Его миловидная жена Сандра успевает угощать шотландскими блюдами и рассказывать о своей мечте - написать книгу о женщинах Глазго (Сандра - по образованию социолог).

Хотя за столом собрались люди, давно и близко знавшие друг друга, я не чувствовал себя посторонним. Барри подшучивал над приверженностью хозяина шотландским национальным традициям, а Дональд под смех гостей в ответ обвинил друга в том, что, погрузившись в университетские науки, он стал витать в облаках. Эта добродушная пикировка отвлекла, казалось, внимание от забот дня, но ненадолго. Сандра рассказывала, что у нее несколько лет нет постоянной работы. Ее подруга, сидевшая за столом, - в таком же положении.

"Мы не бедствуем, когда с тобой семья - тверже чувствуешь почву под ногами, - говорила Сандра. - Но ведь у подруги дочь и сын вот-вот кончат школу, а вокруг почти все знакомые выпускники остались не у дел. Представляете: если детей лишают надежды, то как могут чувствовать себя родители?"

Перед отъездом я вновь побывал по делам на площади Георга и с трудом узнал ее. Рядом с бронзовыми статуями почетных граждан легкомысленно сверкала огнями елка, из динамиков лилась бравурная музыка. Отсюда, из принарядившегося и празднику Глазго, Глазго умирающих доков и мрачных, заброшенных зданий казался бесконечно далеким.