Со знаком льва и единорога

Дом правосудия выглядит угрюмым чужаком по соседству с театрами, картинными галереями и ресторанами, которые смотрят фасадами на шумную лондонскую улицу Стрэнд. Хотя здание строилось сравнительно недавно -в конце прошлого века, архитектурой оно напоминает дворец или готический собор. Громадной высоты сводчатые потолки в холле, витражи, бросающие разноцветные блики на стены серого мрамора, внутреннее убранство учреждения - все призвано внушать чувство благоговения перед свершающимся таинством отправления закона. Необычность, я бы сказал, даже торжественность атмосферы, царящей здесь, подчеркивают синие туники и белые парики из конского волоса, которые носят барристеры (адвокаты высшего разряда), то и дело показывающиеся в коридорах.

Судей в коридорах не встретишь. Словно небожители, они восседают в сравнительно небольших залах на постаментах, увенчанных знаком льва и единорога и девизом "Бог и мое право", который начертан на французском языке, как во времена Вильгельма-завоевателя. Здесь властвует традиция. Ею освящено все - начиная от порядка ведения заседаний и кончая цветом мантий, в которые облачены их участники. Члены высокого суда являются в присутствие в красных мантиях, члены апелляционного суда - в черно-золотистых, а девять лордов-судей, хоть и представляют собой последнюю инстанцию, собираются на свои встречи в Вестминстерском дворце в обыкновенных серых костюмах.

Ритуалу отведено столь важное место в деятельности судов, что сами британцы сравнивают их заседания со спектаклями. Недаром бывший лорд-канцлер Гардинер признался, что выбрал юридическую карьеру, поскольку она сродни игре в театре, который его манил с детства. Приводя это высказывание, мы вовсе не хотели намекнуть, что работа здешних судов - это сплошное лицедейство. Вовсе нет. Речь идет о том, что соблюдение древних канонов помогает юридической верхушке (то есть судьям и барристерам) сохранять за собой исключительные права, которые, по выражению известного социолога А. Сэмпсона, уподобляют ее средневековой республиканской олигархии.

Если дом правосудия - это сцена, на которой разыгрывается действие, то кулисами служат соседствующие с ним здания судебных корпораций, где барристеры и судьи толкуют друг с другом без париков, обедая за старинными дубовыми столами. Глядя на них, можно подумать, что попал в клуб, в котором достопочтенные джентльмены приятно проводят время. В действительности здесь идет подготовка к предстоящим процессам и натаскивание начинающих юристов.

Вступить в корпорацию - значит обрести доступ к привилегиям, которых обычные выпускники факультетов права лишены. Ведь работать барристером, а впоследствии получить титул судьи высокого ранга могут только члены корпорации. Поведение членов корпорации строго регламентировано уставом, который намеренно ставит их на ступень выше по сравнению с простыми смертными. Барристерам, например, не разрешается общаться с подсудимыми или гражданами, чьи интересы они защищают. Это можно делать только через поверенных.

С тем, что служители Фемиды представляют собой замкнутое сословие, изолированное от "человека с улицы", соглашаются даже некоторые апологеты "британского образа жизни". Однако, сделав такое признание, они тут же говорят, что, мол, кастовость в данном случае не порок, а скорее достоинство, так как она помогает поддерживать беспристрастность закона, который царит и над политической властью, и над классовыми интересами.

Поскольку этот постулат постоянно культивируется в сознании британцев, стоит посмотреть, каково положение на самом деле. Для начала отметим, что судьи в Англии не избираются населением, а назначаются лорд-канцлером. Лорд-канцлер занимает уникальное положение среди высших деятелей государства. Он воплощает в себе сразу три должностных лица: члена кабинета министров, спикера палаты лордов и старшего судьи, возглавляющего органы юстиции. Во многих буржуазных государствах конституции провозглашают разделение законодательной, исполнительной и судебной власти. В Британии эта теория не может быть реализована даже в формальном смысле. Само существование поста лорд-канцлера с его многозначной ролью наглядно опровергает миф о том, что суды независимы от правительства.

Несостоятельность версии об их надклассовом характере становится особенно очевидна, если проанализировать социальный состав тех, кому доверено вершить закон. Статистика свидетельствует, что четверо из каждых пяти судей являются выпускниками привилегированных частных школ, где в состоянии обучать детей лишь аристократы, толстосумы (и иногда представители средних слоев). Это люди, которые не испытывали нужды, не стояли в очереди за пособием по безработице. Они в буквальном смысле слова сыновья своего класса, исповедующие консервативные взгляды и беспрекословно приверженные принципу неприкосновенности частной собственности.

При этом чем выше уровень судьи, тем теснее его связи с правящей верхушкой.

Так, из девяти лордов-судей, занимавших эти посты в 1983 году, семь окончили частные школы. Восемь судей были выпускниками университета Оксфорда, который наряду с Кембриджем служит главной учебной базой для подготовки политических деятелей, финансистов и ведущих государственных чиновников. Принадлежность к элите и особенно к аристократическим родам дает огромные преимущества для продвижения по юридической пирамиде. Наиболее характерна в этом плане карьера упоминавшегося уже лорд-канцлера Хейлшема, отец которого также восседал на мешке с шерстью в палате лордов.

Несколько лет назад скандальную известность приобрело уголовное дело выпускника аристократической школы в Итоне, который очистил два банка. Вел процесс судья, когда-то окончивший ту же школу. В итоге грабителю был вынесен до смешного мягкий приговор, который не предусматривал даже тюремного заключения.

Эту историю здесь часто приводят в качестве примера того, как симпатии к представителю своего круга повлияли на объективность позиции судьи. Впрочем, случай с уголовником, избежавшим кары, может быть, не столь типичен. Куда более существен другой момент. Через суды часто решаются споры между рабочими и предпринимателями. И тут уж ни о какой беспристрастности речи быть не может.

Вот что говорил по этому поводу судья апелляционного суда лорд Скраттон: "Мы вращаемся в том же обществе, что капиталисты, обучаемся и воспитываемся в духе тех же идей, что и капиталисты. Разве может рабочий или профсоюзный активист добиться от нас беспристрастного приговора?"

Действительно, трудно ему на это рассчитывать, хотя еще в начале века парламент принял закон, защищающий от судебного преследования профсоюзы, которые вынуждены в интересах своих членов вступить в конфликт с хозяевами. Однако после прихода к власти правительства М. Тэтчер эта гарантия практически была сведена на нет. Консерваторы разработали законодательство, налагающее на тред-юнионы такие ограничения, которые отдают их на милость судов.

К примеру, теперь забастовщики могут выставлять пикеты численностью не более шести человек и только рядом со своим предприятием. Отсюда следует, что так называемое вторичное пикетирование, то есть взаимная помощь рабочих с разных фабрик, даже в пределах одной отрасли, находится под запретом. Это правило дало в руки директоров компаний и симпатизирующих им судей эффективное оружие для разгрома стачек.

Первой жертвой пал тред-юнион печатников. Когда в 1983 году владелец типографии в городке Уоррингтон выбросил на улицу шестерых профсоюзных вожаков, за них вступились полиграфисты из многих городов. Они приезжали в Уоррингтон и становились в линии пикетов. Подстрекаемый "большой прессой", хозяин передал жалобу в суд, и тот незамедлительно приговорил профсоюз к штрафу, а затем наложил секвестр на все его имущество. Шестеро уволенных так и остались за бортом.

Поражение полиграфистов послужило сигналом к преследованию других тред-юнионов. Следующий удар был обрушен на горняков, которые бастовали целый год. Процедура тут применялась та же, что и против печатников. На первом этапе суд оштрафовал профсоюз, а в дальнейшем наложил арест на его помещения, финансы и другое имущество. Избранные шахтерами руководители профсоюза были лишены возможности распоряжаться его делами. Вместо них назначили судебного исполнителя.

Политический смысл этой акции был очевиден. Подавив выступление самого боевого отряда пролетариата, тори рассчитывали обуздать все профсоюзное движение. Но особенности английской системы юстиции таковы, что правительство при этом оставалось в тени. Судебные иски против тред-юнионов затевали не власти и даже не угольное управление, а штрейкбрехеры из числа самих шахтеров.

- Откуда же у них деньги? Ведь на такой процесс надо затратить десятки тысяч фунтов стерлингов, - спросил я в разгар стачки юриста Д. Боудена.

- Верно. У самих скэбов таких средств нет, - ответил он. - Но у их покровителей денег хватает. Например, "ассоциация свободы" открыто провозгласила, что окажет помощь борьбе против забастовщиков. Другие объединения предпринимателей, вроде института директоров, и отдельные члены консервативной партии тоже, очевидно, финансируют тех, кто занимается раскольнической деятельностью среди горняков.

- Британский правящий класс умеет подавлять социальное недовольство, не прибегая к крайним мерам, - заключил Д. Боуден. - Когда это выгодно, он может пойти на компромисс. Готов позволить оппозиции критиковать себя. Но стоит рабочим бросить серьезный вызов правительству (как это произошло в случае с шахтерами), на них обрушивается вся мощь репрессивного аппарата. Немалая роль тут принадлежит судам, которые в этом конфликте не более нейтральны, чем полиция, разгоняющая пикеты ударами дубинок.