Шотландские кланы: жизнь после смерти

Какое это тихое и таинственное имя - Лох-Несс. Сколько с ним связано преданий... Среди горцев, живших по берегам озера, когда-то бытовало поверье, что в нем водится водяная лошадь по имени Келпи. Странным и коварным существом была эта Келпи! Любимая ее проделка состояла в том, чтобы принять облик обыкновенного коня с серебряной уздечкой и узорчатым седлом и дожидаться, пока не попадется навстречу одинокий путник. Пораженный красотой коня и обрадованный находкой, человек садился на него верхом и тем обрекал себя на гибель - Келпи незамедлительно переходила в галоп и топила всадника в озере.

Эту мрачную легенду сегодня мало кто помнит. Но, говорят, именно она послужила основой для бесчисленных историй о лохнесском чудовище, которое будоражит воображение читающей публики и туристов. Когда я побывал на Лох-Нессе, до сезона отпусков было еще далеко. Отели смотрели на водную гладь зашторенными глазницами окон, а руины замка на дальнем берегу были едва различимы в дымке тумана. Несси тоже, очевидно по причине ненастья, ничем себя не обнаруживал. Я вспомнил приятеля - журналиста Дугала, который еще в Инвернессе, откуда такси за пятнадцать минут домчалось до озера, острил: "Рановато едешь, монстр обычно напоминает о себе поближе к лету". Впрочем, отпустив эту шутку, Дугал посерьезнел и сказал, что вообще-то "очевидцев", сообщавших о встрече с Несси, поднимать на смех не стоит. Шумиха вокруг Несси работает на туризм, без которого шотландскому северу в нынешние тяжелые времена никак не обойтись.

Забота об экономике этого района возложена на бюро развития нагорья и островов, разместившегося в Инвернессе. Сотрудники бюро, с которыми мы договорились об интервью, не преуменьшая трудностей, рассказали, какие меры предприняты для того, чтобы остановить "депопуляцию" - утечку населения со слабо обжитого севера. Кустарям и кооператорам, которые изготавливают высокосортную шерстяную ткань, даются займы. Поскольку крестьяне, возделывающие неласковую почву севера, испытывают острую нехватку жилья, бюро берет на себя часть расходов, связанных со строительством домов, прокладывает дороги к селениям, разбросанным на пространстве, которое занимает пятую часть всей британской территории.

Словом, поле деятельности у бюро обширное, но ни г-н Макаскел, возглавляющий это учреждение, ни его энергичные коллеги не в силах закрыть доступ на нагорье спекулянтам, благодаря которым земля превратилась в предмет купли и продажи на биржах Сити, да и в других финансовых центрах Запада. Среди лондонских держателей капиталов вошло в моду обзаводиться угодьями, особняками и замками на территории Шотландии. Да, не удивляйтесь, читатель. В век инфляции, быстро обесценивающей деньги, даже полуразрушенные средневековые крепости рассматриваются как выгодное приобретение и все чаще становятся добычей предприимчивых дельцов.

- Реальность сегодня такова, - говорил Дугал, - что лучшие, пригодные для пастбищ и земледелия участки сосредоточены в руках нескольких десятков компаний или лендлордов и используются для охоты, развлечений. А тем, кому земля должна по праву принадлежать, - крестьянам и арендаторам - остаются крохотные наделы, которые не могут их прокормить. Неудивительно, что многие шотландцы считают политическую систему, при которой они не властны распоряжаться естественными богатствами своего края, глубоко несправедливой.

Вопрос этот не нов. Горцы в течение нескольких веков отстаивали свою независимость, сопротивляясь попыткам короны и аристократии набросить на них узду, и перипетии этого долгого и кровопролитного противоборства отнюдь не стали исключительным достоянием историков. В Инвернессе мы поднялись по склону холма, вознесшегося над городом, к статуе Флоры Макдоналд, и увидели у постамента живые цветы. Чем же прославилась эта девушка? Верностью претенденту на престол принцу Чарльзу Эдуарду Стюарту, который в 1745 году предпринял военный поход на Лондон.

Мятежный принц, или, как его чаще называют, "красавец Чарли", меньше всего помышлял о свободе Шотландии. Целью было отвоевать для себя британский трон, принадлежавший когда-то его предкам. Приплыв с семью единомышленниками из Франции в страну, о которой он почти ничего не знал, "красавец Чарли", по словам Вальтера Скотта, предстал перед соотечественниками скорее как романтический герой, чем расчетливый политик. И тем не менее кланы горцев, оскорбленные тем, что их права и традиции узурпируются, поддержали безнадежное предприятие. Повстанцы освободили Эдинбург, двинулись на юг, захватили Манчестер, Дерби, но в конце концов были разгромлены английской армией. Вот тут-то на сцену и выходит Флора Макдоналд, которая укрыла принца и помогла ему бежать, в то время как победители безжалостно расправлялись с пленными.

Стоя у статуи Флоры, мы с Дугалом говорили о том, почему авантюра, предпринятая отпрыском династии Стюартов, оставила столь заметный след в памяти шотландцев: недаром ведь по маршруту его похода по сей день организуются туристские экскурсии.

Сам Дугал родился и вырос на Шотландской низменности, там, где творил национальный поэт Роберт Берне.

- Берне тоже воспринял поражение мятежа как трагедию, - говорит он. - Суть дела в том, что это был последний исторический эпизод, когда шотландцы с оружием поднялись на защиту своих вольностей. После разгрома "красавца Чарли" горцы были разоружены, традиционная одежда - клетчатые пледы и юбки - запрещены и даже волынки объявлены незаконными как орудие войны.

Три десятка лет спустя путешественник свидетельствовал: "Немногое сохранилось от самобытного характера кланов, их воинский пыл улетучился, свирепость темперамента смягчена, чувство независимости и достоинства подавлено, почитание старейшин притупилось. От того, что у них было, остались только язык и бедность". Племенные вожди и аристократы, обретя облик капиталистических хозяев, могли наконец начать "огораживание" общинных земель, в результате которого сотни тысяч горцев вынуждены были эмигрировать или наниматься на военную службу.

Может быть, потому, что гибель родовых отношений произошла столь стремительно и сопровождалась столь драматичными событиями, кланы превратились сейчас в объект почитания среди миллионов шотландцев, чьи предки полтора - два столетия назад эмигрировали с Британских островов в поисках лучшей доли. Обычаи кланов переживают как бы второе рождение. Американцы, канадцы, австралийцы, стремясь разыскать свои "корни", засыпают запросами генеалогическое общество Шотландии и другие организации, которые занимаются архивными исследованиями. Около тысячи оркестров волынщиков регулярно демонстрируют свое мастерство на международных слетах макгрегоров, кэмпбеллов и представителей других родов. Дизайнеры, улавливая прихоти моды, изобретают все новые варианты рисунков шотландских тканей в расчете на богатых заморских покупателей.

Странная ирония судьбы - общинник, исчезнувший в XVIII столетии, превращается в фигуру, окруженную ореолом романтики. Но этот ореол, хоть и привлекает массу туристов, способствует экспорту шотландской национальной одежды, не может тем не менее служить опорой благосостояния для потомков общинников. Вот почему в шестидесятых и семидесятых годах правительство решило подвести более прочный фундамент под экономику края. Именно в тот период в государственном секторе или при содействии государства были построены крупные промышленные предприятия.

Когда возводился алюминиевый завод в Инвергордоне, пресса подавала это событие как зарю индустриальной эры. Завод оборудовали по последнему слову техники, а обилие пресной воды в соседних озерах позволило наладить выпуск металла с самыми низкими в Западной Европе издержками производства. Со всех концов Шотландии потянулись рабочие. Вблизи завода выросли аккуратные коттеджи, через реки и холмы была проложена скоростная автострада "Север".

Мог ли в то время кто-либо из новоселов Инвергордона предположить, что эта автострада окажется дорогой в "никуда". Вряд ли. Ведь компания сулила работу до конца жизни... Увы, индустриальный бум семидесятых сменился кризисом, монополии, контролирующие сбыт алюминия на Западе, пришли к выводу, что его выплавляют слишком много, и завод закрылся.

Для Яна Маккари, отца троих детей, бывшего профсоюзного организатора в цехе, весть об увольнении прозвучала словно гром среди ясного неба.

- Я вернулся домой с ночной смены и собрался лечь спать, когда зазвонил телефон, - вспоминает Ян. - На проводе был мастер. Он сказал: "Приходи немедленно". Я ответил: "Зачем, я ведь в ночную". "Нет, ты уже ни в ночной, ни в утренней смене", - отрубил мастер.

Поначалу Яну "повезло" - удалось устроиться в авторемонтную мастерскую, хотя зарплата там была почти втрое ниже. Но и мастерская вскоре приказала долго жить - заказы с завода иссякли. Вот уже два года Ян не у дел и сомневается, что когда-нибудь сможет снова занять полноправное место в обществе. Тех, кто ищет работу, слишком много, горько усмехается он.

Многие металлурги эмигрировали: кто в Южную Африку, кто на Средний Восток, туда, где еще есть спрос на таких специалистов. А оставшиеся дома перебиваются поденными заработками. Такое испытание не каждому по плечу. Один из рабочих с алюминиевого завода, пытаясь приспособиться к новой реальности, повесил на своей машине знак такси и стал развозить пассажиров, но, видно, дело не пошло, и он покончил с собой.

Не хотелось бы завершать эти заметки о поездке на север Шотландии на столь невеселой ноте. В конце концов, в Соединенном Королевстве есть районы, где безработных еще больше. Но ведь сами шотландцы - газетные комментаторы, экономисты - говорят, что после того, как правительство тори решило отдать промышленность на волю стихии мирового капиталистического рынка, в их крае индустрия, созданная в предыдущее десятилетие, стала разрушаться катастрофическими темпами. Характеризуя социальные последствия этих банкротств, даже "Скотсмен", маститая газета проконсервативного направления, пишет, что горизонт над Шотландией застилают тучи людского отчаяния.

...Конец недели, конец моей командировки в горный край. Поезд неторопливо поспешает на юг мимо покрытых жухлой травой холмов, среди которых местами еще белеют снежные островки. Погода - хуже некуда. Прильнув к окну, Дугал тихо читает строки Бёрнса: "В полях, под снегом и дождем, мой милый друг, мой бедный друг, тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг..."

Вдали за безлюдными полустанками замерцало марево огней. Оказывается, Глазго уже совсем рядом.