XIII. Общественный быт Англии в первую половину XVII в. и социальные движения эпохи революции

Новейший историк английской революции, Гардинер, отказывает ей в социальном характере и полагает, что в это время в Англии были поставлены на очередь одни религиозные и политические вопросы. Но с таким мнением нельзя согласиться; период правления первых Стюартов, как и период республики, ознаменовались также движением, вызванным недовольством существовавшим в то время общественным укладом. Характерными признаками его являлись не только феодальный порядок землевладения с уцелевшими остатками барщины и оброчного пользования крестьян, но и те зародышевые формы приходившего ему на смену капиталистического хозяйства, какими были ранее начавшиеся и снова возобновившиеся за последнее время огораживания открытых полей и упразднение общинного пользования. Против всего этого, как мы сейчас увидим, и поднялись наиболее крайние представители того уравнительного движения, с политическими стремлениями которого нам пришлось познакомиться в предшествовавшем очерке.

Английская революция 1648 г. потому только и может считаться поворотным моментом не в одной политической, но и в социальной жизни страны, что знаменует собою решительный разрыв со средневековым хозяйственным строем, с его системой мелкого производства для удовлетворения потребностей местного рынка. Производство на широкую ногу и для целей иноземного сбыта, при искусственном сосредоточении всех операций обмена исключительно в английских руках, характеризует собою одинаково сельскохозяйственную, индустриальную и торговую политику республики. Переворот этот сказывается в области сельского производства в расширении скотоводства в ущерб земледелию, в области городского - в развитии суконных мануфактур и вывозной торговли их продуктами. Он был вызван, несомненно, всем предшествующим ходом экономического развития страны и только ускорен в своем дальнейшем развитии тем отношением, в какое стало к нему правительство республики. Расширение пастбищ на счет пахотных угодий заметно уже со второй половины XV в.; оно признается злобою дня современниками Генриха VIII и Елизаветы, но своего апогея английское овцеводство достигает не ранее середины XVII стол., когда Англия становится для всего мира главным поставщиком шерстяных товаров. Стремление к сосредоточению в руках собственных граждан дела обработки продуктов местного овцеводства может быть отмечено еще в Англии XIV в., в Англии времен Плантагенетов, но запреты вывозить шерсть, встречаемые нами в статутах и регламентах Эдуарда III, остаются мертвой буквой да тех пор, пока английские предприниматели и рабочие не научились у поселившихся среди них фламандских и французских ткачей вырабатывать сукна высокого достоинства, которые легко могли конкурировать с итальянскими и французскими. А эта цель, к которой стремилась еще Елизавета, достигнута была не ранее эпохи республики и протектората, когда торжество пресвитерианства обусловило собою переселение в Англию многих тысяч французских и фландрских ткачей-кальвинистов.

Наконец, сосредоточение торгового обмена продуктами английского производства исключительно в английских руках, к чему направлены были мероприятия королей XIV, XV и XVI стол. (запрещение торговать шерстью иначе, как в наперед установленных пунктах, так называемых staple towns; сокращение торговых преимуществ ломбардских и флорентийских купцов, закрытие немецких факторий, так называемой английской Ганзы), могло сделаться и на самом деле сделалось совершившимся фактом лишь с того момента, когда Навигационным актом Кромвеля отнята была у голландцев возможность накоплять английские товары в своих собственных складах с тем, чтобы, при увеличившемся спросе, развозить их на собственных судах по различным портам Европы.

Перечисленные явления не выходят из области того, что привыкли называть термином экономической политики. Они приковывают к себе внимание экономистов и обыкновенно обходятся молчанием со стороны историков социальной жизни. А между тем их влияние на изменение общественного уклада, на перемещение богатства и власти из одних рук в другие, на устранение или увеличение социальных контрастов - громадно. Наиболее выдающиеся явления общественной жизни Англии середины XVII стол. могут быть поставлены в посредственную или непосредственную связь с ними.

Раскрытие этой связи и составит нашу ближайшую задачу. Вот вопросы, ответ на которые должен представить настояний очерк: как отразился на судьбах владетельных и не владетельных классов английского общества процесс замены натурального хозяйства денежным: в какой мере затронуты были им интересы крестьянского люда: крепостных, оброчных и свободных поселенцев; насколько обусловленные им перемены в системах хозяйничанья вызвали перемещение богатств в среде помещиков, арендаторов и сельских рабочих; как отразилось па судьбах старинного порядка общинного пользования сокращение пахотей и расширение овцеводства; в какой мере быстрый рост мануфактур и торговли повлиял на возрастание численности населения и соответственно на увеличение спроса на землю и предложения труда; насколько повышение земельной ренты обусловило собою легальный захват средним сословием уцелевших обломков церковного землевладения и совершенное исчезновение казенных земель; насколько, с другой стороны, падение в селах заработной платы вызвало перемещение трудящегося люда в города и быстрый рост мануфактур и обмена; в какой степени, наконец, насильственный разрыв вековой связи народа с землей и искусственное скучиванье рабочего люда в городах могут быть признаны источником экономической необеспеченности народных масс, численного роста пролетариата и условием, благоприятным частому наступлению промышленных и торговых кризисов. Одного сделанного нами перечня достаточно, чтобы прийти к заключению о сложности и взаимной обусловленности тех явлений, рассмотрению которых будет посвящен этот очерк. Мы приглашаем читателя постоянно иметь в виду, что те или другие перемены в общественном строе республиканской Англии являются результатом одновременного действия многих причин, что изолирование и одностороннее изучение каждой из них в отдельности, какое он найдет здесь, вызывается лишь соображениями удобства. С этой оговоркой, мы приступаем к изучению, прежде всего, важнейших сторон сельскохозяйственного быта Англии в первой половине XVII стол., так как в нем, как мы уже сказали, лежит первоначальный источник всех последующих изменений в ее общественном укладе.

Сопоставляя сельскохозяйственные порядки Англии XVII в. с теми, которые характеризуют собою предшествовавшие три столетия, мы отмечаем тот любопытный факт, что земледелие в это время впервые обнаруживает некоторые признаки поступательного движения. Прогресс в нем сказывается и в расширении огородничества и садоводства, и в посеве кормовых трав и промышленных растений, и в связанном с этими явлениями переходе от трехпольной к плодопеременной системе хозяйничания, и в расширении района состоящей под обработкой площади с помощью дренажа и расчисток. Сельскохозяйственные писатели, число которых в XVII в. весьма велико, не раз отмечают тот утешительный факт, что, по примеру и всего чаще по инициативе голландцев, англичане обнаруживают готовность порвать с старинными привычками и поставить хозяйство на новую ногу. В сочинении, напечатанном еще в 1607 г. лицом, близким к государственному секретарю времени Елизаветы, Роберту Сесилю, и посвятившим ему свой труд, Норденом, упоминается уже о разведении хмеля в Сеффольке, Эссексе и Сёрре, об успешном занятии огородничеством в Кенте и о хороших результатах, достигаемых посадкою моркови в Норфолке^*). По словам автора, многие земли в названном графстве, а также в Кембридже и Линкольне, подвергнуты были дренажу. Особенно цветущим представляется ему положение земледелия в западных графствах Англии в частности в Сомерсетшире. Удобрение здесь уже в полном ходу. Что успехи огородничества всецело должны быть отнесены к XVII веку, в этом убеждает нас заявление другого сельскохозяйственного писателя того же века, Гартлиба, современника и друга Мильтона ("The Legacy of Husbandry" 1651).

^* (Торольд Роджерс (History of agriculture, т. V, стр. 45) отмечает, что все эти графства принадлежат к восточной половине Англии, бывшей долгое время в прямых сношениях с Голландией и пересадившей к себе, поэтому, всего ранее ее сельскохозяйственные порядки. )

Что касается до разведения промышленных растений, то принятые еще Тюдорами меры к развитию льняного и конопляного производства указывают на постоянный, хотя и медленный рост этого вида сельскохозяйственной промышленности. Гартлиб жалуется на то, что льноводство не получило в Англии достаточного распространения. Что в его замечаниях на этот счет нет преувеличений, следует из того, что на расстоянии тридцати лет другой писатель о земледелии, Джон Ворлидж, считает возможным заявить: "Значительное количество льна и пеньки Англия получает путем иноземного ввоза".

Не в пример льноводству, табаководство еще в начале столетия стало делать в Англии быстрые успехи, как в окрестностях Лондона, так и в графствах Глостер, Девон, Сомерсет и Оксфорд; но процесс его развития с самого начала был задержан тем исключительным положением, какое создало для него правительство. Табаководство в начале XVII века, как мы узнаем из содержания одного указа Иакова, было в полном ходу в Виргинии. Заинтересованный в успехе этой колонии и видя не без основания в вывозе ею табака важнейшую прибыль для европейских ее поселенцев, король запретил сперва жителям Лондона, а затем и прочим гражданам Англии разведение табачных плантаций. Ввоз табака из колоний был дозволен только тем, кто мог предъявить на то особое разрешение со стороны начальства. Он являлся, таким образом, выгодной для правительства монополией. Запрещения заниматься табаководством повторяются, поэтому, не только при ближайшем преемнике Иакова I, Карле, но и в эпоху республики и протектората.

В сравнении с огородничеством и льноводством, травосеяние сделало в первой половине XVII в. довольно слабые успехи. Все сельскохозяйственные писатели этого времени неизменно рекомендуют систему искусственного орошения лугов и разведения кормовых трав. В то же время они отмечают, что англичане, не в пример голландцам, крайне редко обращаются к этому способу утилизации своих полей. Исключение из ряда других писателей в этом отношении представляет Ворлидж, который в трактате "Systema Agriculturae", напечатанном в 1669 г., упоминает об улучшении лугов посевом на них клевера, люцерны, трефоли и эспарцета.

Введение огородничества, льноводства и травосеяния предполагает переход к более интенсивной форме севооборота, чем та, какую допускает трехпольная система. В течение трех столетий эта последняя система оставалась господствующей в Англии. К ней приурочена была вся надельная система открытых полей с их конами (virgatae), делянками (seliones) и полосами (strips). Успехи скотоводства, поведшие с конца XV стол. к огораживанию значительных участков общинной пустоши, впервые нанесли этим порядкам чувствительный удар. Если, тем не менее, они продолжали держаться, уступая лишь исподволь и весьма медленно место более интенсивным системам хозяйничанья, то причина тому лежит в слабых сравнительно успехах культуры огородных растений, которая, не в пример тому, что одновременно имело место в Голландии, не переходит еще в это время в открытое поле за пределы усадебной земли. Сельскохозяйственные писатели Англии XVII века являются все без исключения сторонниками плодопеременной системы. Один из них, Вальтер Блис, пишущий свое сочинение в самый год провозглашения республики, рекомендуя правительству обязательный раздел общинных угодий, ставит ему на вид возможность введения вслед за тем, по меньшей мере, четырехпольного хозяйства.

Общее заключение, какое мы вправе сделать на основании предыдущего, то, что в эпоху, которая составляет непосредственный предмет нашего изучения, Англия только вступала на путь медленного перехода к более интенсивным системам земледелия. Переход этот был задержан слабым еще развитием травосеяния, огородничества и льноводства и существованием надельной системы, в течение столетий неизменно приспособленной к чередованию озими, яри и пара.

Если мы зададимся вопросом о причинах, побуждавших англичан заменять прежние сельскохозяйственные порядки новыми, то нам необходимо будет остановиться на факте возрастания численности населения как на решающем моменте. По приблизительному рассчету, сделанному Роджерсом, число жителей Англии в эпоху провозглашения республики было не менее 4 миллионов, тогда как полстолетия раньше, к концу царствования Елизаветы, оно не превышало двух миллионов пятисот тысяч душ.

Рост населения, очевидно, может и не сопровождаться расширением земледелиЯ, но только под условием получения продуктов хлебопашества путем иноземного ввоза. Этот путь не был загражден для Англии до реставрации, когда хлебными законами 1661 и 1664 г., под предлогом защиты туземного хлебопашества от иноземной конкуренции, положено было начало вековой эксплуатации массы граждан в интересах небольшой группы земельных собственников. Но если хлебные законы изданы были не ранее этой эпохи, то агитация в пользу защиты интересов земельных собственников от иноземной конкуренции началась в Англии еще в первой половине XVII стол.

Конкуренция иностранного хлеба, впрочем, едва ли могла быть значительной во все время существования республики и протектората, так как на первых порах война с Голландией затрудняла подвоз товаров из-за границы, а затем начавшееся с 1653 г. падение цены на хлеб сделало излишним обращение к чужим рынкам. Кульминационного пункта понижение хлебных цен достигло в 1654-1655 г., после чего в ближайшие три года следует незаметное их повышение. Дешевизна хлеба на внутренних рынках устраняет необходимость получения его из-за границы. Вместо того чтобы ввозить хлеб, республиканская Англия не раз прибегает к вывозу его на континент Европы.

Мы вправе игнорировать, поэтому, влияние иноземного подвоза на удовлетворение спроса на хлеб и поставлены в необходимость объяснить, каким образом Англия середины XVII века могла удовлетворять потребностям местного рынка и даже вывозить известное количество хлеба за границу, несмотря на то, что население в ней возросло на целых полтора миллиона? Этот результат, очевидно, мог быть достигнуть только путем более совершенной обработки или расширения площади посевов на счет не утилизированных ранее земель. XVII столетие ставит нас лицом к лицу с обеими тенденциями. Первая сказывается в желании порвать с вековой системой открытых полей, или, что тоже, с порядками общинного пользования, вторая - в осушении и дренировании болот.

Надельная система, зачатки которой восходят к временам англосаксов, а окончательная выработка - к эпохе составления первых по времени поместных инвентарей, или ренталей, с XVII века стала вызывать в Англии те жалобы, какие приходится слышать в наши дни в России из уст противников общинного землевладения. Все возражения против нее могут быть сведены к одному главнейшему - невозможности производить затраты на землю без уверенности в том, что эти затраты пойдут на пользу предпринявшего их лица, уверенности, которой не может существовать при мирской собственности. Сельскохозяйственные писатели XVII века явились первыми защитниками идеи обязательного раздела. "Доход, доставляемый пахотными землями при их огораживании, - говорит Вальтер Блис, - может быть увеличен в несколько раз". "Сто акров земли, обведенных загородью, стоят четырехсот, лежащих вперемежку среди открытого поля", - читаем мы у другого современника революции, Адама Мура, который в этом отношении только повторяет то, что десятком лет ранее сказано было другим английским агрономом, Габриэлем Плетсом. Ко всем только что приведенным соображениям Ворлидж прибавляет еще одно - потерю, какую при системе открытых полей земледелие терпит от большого числа дорог и проходов к участкам отдельных владельцев; это неудобство связано с чрезполосицей и наглядно выступает в представленном Роджерсом примере двух поместий Мертонского колледжа в Оксфорде; в них при земельной площади в 3.255 акров мы насчитываем несколько тысяч полос, или strips.

Параллельно с этим движением в пользу отмены надельной системы заметно в Англии XVII века стремление к обращению в частную собственность пастбищных земель, утилизируемых ранее на общинном начале. Это стремление с особенной наглядностью выступает в восточных графствах, где заливаемые морем луга и высыхающие за лето болота были в то время особенно часты.

В бумагах Государственного совета времен республики и протектората я нашел любопытный документ, представляющий собой систематический план реформ, которыми, по мнению их анонимного автора, может быть поднято благосостояние английского народа. В ряду их указано поднятие уровня заливаемых морем земель, при чем сделан рассчет, что таким путем возможно будет увеличить на целых триста тысяч фунтов ежегодный доход, получаемый от земледелия. Вместе с тем упомянуто о необходимости дренажа болот и орошения пустырей, которые, по словам автора, оставаясь в общинном владении, служат только к поддержанию нищенства. Записка, о которой идет речь, составлена в 1653 г., но рекомендуемые в ней меры были испробованы полстолетия раньше, в первые годы правления Иакова I, когда знаменитый Попгем вошел с представлением о готовности произвести немедленно затрату в десять тысяч фунт. стерл. для осушения болот в пределах королевских поместий и обращения из общинного в частное пользование всей занятой ими площади. Это предложение сделано было впервые в 1606 г. Правительство Карла I сочло нужным поручить компании частных предпринимателей осушение болот и дренирование заливаемых морем берегов, обязавшись обратить лучшую часть утилизированной таким образом площади в собственную их пользу. Болота, о которых идет речь, тянулись на большом расстоянии, частью в пределах Линкольнского графства, частью на границе его с графствами Йорк, Кембридж и Норфолк. Во главе компании стоял уроженец Зеландии, Корнелиус Вермойден. Условия концессионеров были следующие: Вермойден брался произвести дренаж с помощью опытных в деле голландских рабочих и под условием уступки ему трети дренированной площади. Договор с Вермойденом был подписан в 1626 г. Несколько лет спустя подобное же соглашение заключено было правительством с графом Бедфордским, который организовал, по примеру Вермойдена, частную компанию для осушения 36.000 акров в Кембриджшире, сплошь заливаемых водою в зимние месяцы.

Исход обоих предприятий далеко не был удачным. Боясь сокращения и даже совершенного упразднения общинных пастбищ вследствие отхода лучшей части дренированной площади в руки компаний, фермеры и оброчные крестьяне (копигольдеры) открыто высказались против проекта. Протест их изложен был в анонимном послании на имя короля. "Проклятый Попгем (bloody Popham), - значится в этом документе, - предлагает затратить десять тысяч фунтов на осушение, имея в виду отобрать в свою пользу общинные земли бедного люда; народ проклинает его имя, клянется лишить его жизни и уничтожить всех, кто приметь на себя выполнение проектированных им работ".

Это заявление не осталось простой угрозой. Едва, в 1637 г., работы по осушению кембриджских болот были окончены, как местное население стало разрушать шлюзы. Восставшие объяснили свое поведение нежеланием потерять искони принадлежавшее им право выпаса скота на заливных лугах, перешедших в пользование компании. Они требовали предъявления им королевских грамот, которые удостоверили бы факт отнятия у них собственности, и заявляли, что ранее этого они не поступятся своими правами. "Нас разоряют, чтобы наделить новыми пастбищами эссекских телят, - читаем мы в сочиненном ими по этому случаю стихотворении. - Все осушено, а нам остается только умереть".

Еще более опасный оборот приняло движение против огораживаний в графстве Линкольн. Пока работы по дренажу не были окончены, местное население оставалось спокойным, так как увеличившийся спрос на труд значительно повысил его заработок. Но когда в 1642 г. болота были осушены, и компания вступила в обладание лучшей частью земель, дотоле принадлежавших общинным пользователям, простонародье набросилось на изгороди, обратило в пустыню более четырех тысяч акров, бывших под посевом и пастбищем, и разрушило рассеянные среди них дома и постройки. Подоспевшей вовремя военной команде пришлось охранять шлюзы от разъяренной толпы, готовой снова затопить водою только что отвоеванную у нее площадь. Потерпевшие от этих насилий обратились с жалобами в суд казначейства, но прежде, чем суд успел признать правильность их претензий и издать приказ о вторичном вводе во владение, более четырехсот человек с оружием в руках снова набросились на изгороди и захватили пасшийся скот. Мировой судья, к которому потерпевшие обратились со своими жалобами, удовольствовался обложением виновных ничтожными пенями. В 1650 г. последовал, наконец, давно ожидаемый приговор: семь тысяч четыреста акров земли укреплены были за концессионерами компании. Обнародование этого решения послужило сигналом к новому и несравненно более опасному движению; оно сразу приняло политический характер, в виду того, что руководительство восставшими перешло в руки вождей партии уравнителей, или левеллеров - Лильборна, Вильдмана, Гоусетона и Нодделя. Четыреста человек приняли на этот раз участие в движении. Изгороди были ниспровергнуты, весь приход с 82 жилищами разорен до основания. Среди восставших стати раздаваться угрозы против парламента, который обвиняли в пристрастии к огораживателям. В обществе начали ходить слухи о том, что новое однохарактерное движение подготовляется в Йорке, что Лильборн и другие предводители собирают ополчение в тридцать тысяч человек, с которым намерены пойти на Лондон, распустить парламент и призвать к ответу его членов. Под влиянием этих слухов правительство двинуло против мятежников войска и вслед затем привлекло их к ответу перед посланной на места судебной комиссией. Данные ей показания весьма любопытны, так как знакомят нас в подробности с теми переменами, какие упразднение общинных порядков землевладения вносило в бытовые условия английского крестьянства. Бывшие общинники жалуются, что до производства дренажа заливные луга и болота служили богатым пастбищем для их скота и доставляли сверх того нужный для топлива и для кровли тростник; компания концессионеров отобрала в свою пользу лучшие земли и оставила в руках общинников голые пески; выпаса не хватает более для удовлетворения крестьянских нужд; крестьяне поставлены в необходимость продавать свою собственность за бесценок, так как не имеют средств содержать необходимый рабочий инвентарь, и т. п. Читая эти показания, понимаешь источник всех тех движений, жертвою которых стали владельцы недавно огороженных участков; понимаешь также, почему радикальная партия времен республики считала полезным включить в свою программу протест против огораживаний и ее глава, Лильборн, являлся не только предводителем, но и защитником портящих шлюзы и ниспровергающих изгороди линкольнских крестьян. Правы были, разумеется, и те, которые доказывали, что огороженное пастбище доставляет доход в несколько раз больший по сравнению с оставшимся в общем пользовании; но кто решится утверждать, что на стороне общинников, охранявших вековой обычай и благосостояние своих семейств, не было ничего, кроме произвола и насилия? Когда читаешь горячую проповедь в пользу огораживаний, вышедшую из-под пера сельскохозяйственных писателей XVII в., и вместе с ними принимаешь в рассчет те выгоды, какие из этих огораживаний извлекла ближайшая соперница Англии, Голландия, забываешь невольно, что для многих огораживание было равнозначаще утрате их исконных наделов и означало переход из рядов собственников в ряды пролетариев. Но если не терять этого из виду, как не признать, что и историческое право и разумное понимание собственных выгод были всецело на стороне "бунтарей" и "обскурантов"?

Пропаганда, ведшаяся сельскохозяйственными писателями в пользу огораживаний, нашла себе отголосок и в стенах парламента. Генерал Балле внес 19 декабря 1656 г. проект закона об обязательном разделе общинных земель. Но это предложение не встретило поддержки, хотя и опиралось на уважительный, по-видимому, мотив, на желание содействовать успеху земледелия и росту населения. Большинство высказалось против вторичного чтения билля, соглашаясь с депутатом Фоуэль, что последствием разделов будет "обезземеленье и обезлюденье".

Отмена старинных порядков общинного пользования, таким образом, не была декретирована свыше; но она сделала быстрые успехи, благодаря частным соглашениям, в какие земельные собственники начали вступать с населявшими их поместья оброчными крестьянами и наследственными арендаторами.

Наряду с фактами добровольного раздела, эпоха республики и протектората представляет нам ряд случаев насильственного захвата собственниками участков, дотоле состоявших в общинном пользовании. Эти захваты начались уже давно. Обличительная литература XVI в. полна жалоб на огораживателей; она обвиняет их в опустошении и обезлюдении целых округов и в бесчеловечном обращении с вековыми возделывателями почвы, сгоняемыми с насиженных ими мест в интересах все большего и большего расширения овцеводства. XVII стол. не приносит никакого облегчения этого общественного зла. Факты единичного захвата общинной пустоши повторяются столь же часто, как и прежде; памфлетная литература не раз указывает на эту черту времени. Обвинения лэндлордов в снесении целых селений и обведении изгородями полей, состоявших дотоле в общем пользовании, из года в год становятся все более частыми. В шестидесятых годах захваты общинной собственности частными владельцами составляют обыкновенную тему жалоб и ходатайств, поступающих на рассмотрение Государственного совета. Имея в виду, что права общинников опираются исключительно на давностное владение и не могут быть засвидетельствованы письменными актами, лэндлорды нередко подымают против своих копигольдеров и наследственных съемщиков иски в судах, разоряют их штрафами и судебными издержками и добиваются постановки приговора, признающего неограниченность их владельческих прав на землю. Особенно упорны были в проведении этой политики замаскированного захвата недавние приобретатели поместий, конфискованных у "кавалеров" и поступивших в продажу с публичных торгов. Свободные от тех наполовину юридических, наполовину нравственных обязательств, какие связывали их предшественников с поселенным на их землях крестьянским людом, охваченные вместе с тем общим желанием извлечь возможно больший доход из помещенного ими в землю капитала, они правдами и неправдами отбирали у крестьян-общинников их права выпаса и въезда.

Осушение болот под условием земельных концессий в пользу устроителей дренажа, добровольный раздел общинной пустоши между земельными собственниками и их наследственными арендаторами, наконец, единичные случаи насильственного захвата лэндлордами пустошей и пастбищ, дотоле состоявших в общинном пользовании, - все это вместе взятое неминуемо вело к падению средневековой системы общинного пользования. Если прибавить, что большая заботливость о правильном ходе лесного хозяйства, в виду увеличившегося, вслед за открытием стеклянных фабрик, спроса на топливо, вызывала меры к ограниченно прав въезда и выпаса, то станет ясным, что положение общинных пользователей, - а к числу их принадлежало все английское крестьянство, - к середине XVII стол. сделалось весьма критическим.

Если мы поставим вопрос о том, чем обусловлена была в середине XVII стол. перемена в отношении владетельных классов к аграрному коммунизму, мы придем к заключению, что быстрый рост населения, увеличивши спрос на землю, повел к возрастанию платимой за нее ренты, а это обстоятельство должно было обусловить собою более интенсивную систему хозяйничанья, при которой общинное землевладение, по крайней мере, в том виде, в каком оно известно было Англии, становилось анахронизмом. Что земельная рента, начиная с первой четверти XVI в., обнаружила неслыханную дотоле тенденцию к возрастанию, в этом убеждают нас статистические исследования Роджерса. Из собранных им данных оказывается, что акр удобной для обработки земли в последней четверти XVI в. приносил его собственнику не более одного шиллинга аренды в год, тогда как в первой четверти XVII в. фермерская плата за него возросла до пяти и даже шести шиллингов; одновременно последовало возрастание ренты с пастбищ, но в несравненно слабейшей степени, а именно не более, как вдвое.

Надо помнить, однако, что эти цифры выражают собою лишь возрастание ренты в деньгах, без отношения к цене хлеба. Если принять во внимание эту последнюю, то доход, получаемый землевладельцами с пастбищ в первой половине XVII-го века, окажется прежним, и одна лишь рента с пахотных земель превысит в два с половиною раза ту, какую эти земли доставляли во второй половине предшествовавшего столетия. В самом деле, из данных, собранных Роджерсом, следует, что в период времени от 1550 по 1602 г. средняя цена пшеницы была несколько более 20 шилл. за бушель, тогда как в следующее затем пятидесятилетие она равнялась 41 с лишним шилл., другими словами, возросла более чем вдвое. Неизменность ренты с пастбищ при удвоении той, какую землевладельцы получали за пахоть, объясняется в моих глазах тем обстоятельством, что до издания Навигационного акта не возникало условий, при которых обработка и вывоз шерстяных тканей получили бы большее развитие, чем в предшествовавшие десятилетия. Междоусобная война парламента с королем должна была, наоборот, явиться тормозом для промышленности, и то же, еще в большей степени, может быть сказано в отношении к иноземной торговле шерстяными тканями о войне с Голландией. Наоборот, увеличение численности населения почти вдвое против прежнего, при незначительном расширении района земледелия и слабом сравнительно улучшении земледельческой техники, легко объясняет такое же приблизительно возрастание ренты с пахотной земли.

В этом факте, значение которого для занимающего нас периода едва ли может быть преувеличено, лежит ключ к объяснению большинства перемен, какие английское земледелие пережило в пятидесятых годах XVII стол. Увеличившемуся спросу на землю отвечает не только осушение болот, огораживание открытых полей и общинных пастбищ, но и агитация в пользу упразднения церковной десятины, секуляризация последних остатков церковной собственности, отмена уцелевших следов феодализма и подведение всех видов земельного держания под общий тип - свободного (soccage), законодательное признание за крестьянами свободного состояния, но без предоставления им земли, замена вечно-наследственной и пожизненной аренды краткосрочной с ее неизбежным последствием - необеспеченностью фермерского хозяйства. Нельзя, конечно, отрицать того, чтобы наступление только что указанных явлений не обусловлено было одновременным действием и других причин: конфискация собственности белого духовенства - торжеством пресвитерианской церкви над епископальной, проект отмены церковной десятины - временным торжеством индепендентов и анабаптистов, этих сторонников отделения церкви от государства, падение феодализма и формальная отмена крепостного права - эмансипационным движением, начало которого восходит еще ко второй половине XIV стол. Но нельзя не сказать и того, что соответствие этих реформ интересам господствующего класса земельных собственников объясняет как возможность их практического осуществления, так и некоторые частности в их проведении. Укажем хотя бы на то обстоятельство, что, при освобождении крепостных, помещики, как мы сейчас увидим, не только не сокращают размера своих владений, но, наоборот, увеличивают его присоединением к ним бывших крестьянских наделов, что замена средневековой системы наследственных и неизменных в своей величине аренд краткосрочными арендами ведет к обогащению помещиков и что, таким образом, преобладание землевладельческих интересов отражается и на факте освобождения крестьян без земли и на замене невыгодных более для помещиков феодальных держаний доходною для них системою часто возобновляемых свободных аренд.

Познакомившись с общим характером тех перемен, какие занимающая нас эпоха вносит в аграрный строй Англии, мы перейдем в настоящее время к изучению каждой из них в отдельности. Ранее других ставится вопрос о конфискации земель белого духовенства. Эта конфискация составляет конечное звено того секуляризационного процесса, начало которому было положено еще в XIV стол. проповедью Виклефа и лоллардов. Отобрание в казну и распродажа монастырских земель во время Генриха VIII, захват государством имуществ, принадлежащих кафедральным церквам и каноникатам, в малолетство Эдуарда VI, наконец, конфискация в середине XVII в. собственности епископов, деканов и капитулов, - все это не более, как отдельные стадии одного и того же явления: обезземеления церкви с целью удовлетворить спросу на землю со стороны среднего сословия, или, точнее говоря, той части его, которая с начала XVI стол. стала пополнять собою опустевшие ряды земельной аристократии и образовала из себя новое чиновное или придворное, дворянство.

Что касается в частности до конфискации епископской собственности, то она включена была в число требований, поставленных Долгим Парламентом Карлу I во время его заточения на о. Уайте. Ответ короля был отрицательный. Конфискацию епископской собственности Карл считал святотатством и "не желал принять этого греха на душу". Не отрицая в принципе возможности легального обезземеления духовенства, король соглашался на то, чтобы земли епископий были временно использованы для мирских нужд, под условием, однако, чтобы срок такого пользования не превышал девяноста девяти лет. Предложение короля встречено было сочувственно со стороны наиболее умеренных членов пресвитерианской партии; но индепенденты, к числу которых принадлежали посланные парламентом комиссары, не удовлетворились им. Они продолжали настаивать на той мысли, что законы страны предоставляют светской власти право распорядиться епископскими имуществами по своему усмотрению. Когда республика была провозглашена и епископская власть уничтожена, парламент назначил особую комиссию для продажи церковных имуществ. На первых порах число покупателей было невелико, вероятно, потому, что не верили в прочность вновь установленного порядка, и возникало опасение, что отчужденные участки будут вскоре отобраны и возвращены в руки прежних владельцев. В виду этого парламент остановился на мысли дать церковной собственности следующее оригинальное назначение. Офицеры и солдаты республиканской армии долгое время оставляемы были без жалованья. Удовлетворить сразу их денежные претензии было невозможно, в виду опустения государственной казны; но то, чего нельзя было сделать деньгами, могло быть сделано землею. Долгий Парламент издал, поэтому, приказ, в силу которого офицеры и солдаты приобрели право требовать уступки им по половинной цене и взамен жалованья отдельных участков церковной собственности. Этим путем секуляризация сделалась источником легкого обогащения для преданной парламенту армии. Эта армия, как мы знаем, была по преимуществу составлена из лиц среднего состояния: мелких землевладельцев и фермеров. И те, и другие поставлены были в возможность перейти в ряды собственников и приобрести, таким образом, новый стимул к защите созданного революцией порядка. Не вся, впрочем, отнятая у духовенства собственность поступила в продажу. Часть ее была удержана за казною с тем, чтобы доходом от нее, ежегодно в размере двадцати тысяч фунтов, покрывать издержки по открытию новых церковных кафедр и увеличению числа проповедников.

Секуляризация земельной собственности оставалась неполной, пока десятая часть доходов продолжала признаваться собственностью духовенства. Так наз. церковная десятина являлась анахронизмом в обществе, разделенном религиозными сектами. Она представляла собою не более, как один из тех многочисленных пережитков католического режима, которые были удержаны религиозною реформой Генриха VIII и Елизаветы. Торжество пресвитериан и индепендентов над англиканцами означало готовность общества окончательно порвать с католическими традициями. Движение, вызвавшее падение епископской власти и продажу признанной за церквами собственности, не могло обойтись без того, чтобы не поставить на очередь вопроса об отмене церковной десятины. Предпринятая в этом смысле агитация, как мы сейчас увидим, не сопровождалась никакими практическими результатами, но историческое значение ее, тем не менее, громадно, так как ею впервые поставлен вопрос об отделении церкви от государства. Это учение, всего раньше нашедшее, как известно, признание в Соединенных Штатах, не допускает существования оплачиваемого государством причта: забота о содержании духовенства есть дело отдельных церквей. Место государственного налога заступает добровольное самообложение, принимаемое на себя членами отдельных сект и религиозных сообществ. Подобно другим особенностям американской гражданственности, система отделения церкви от государства может быть возведена к английским началам и в частности к тем, зародыш которых положен был революционными движениями XVII в. Из рядов индепендентов вышло первое требование отмены, вместе с церковной десятиной, и всякой зависимости церкви от государства. В петиции, поданной Долгому Парламенту еще при жизни короля, в сентябре 1648 г., и скрепленной подписями нескольких тысяч человек из Лондона и его окрестностей, одной из важнейших задач революционного движения признается отмена "томительного бремени церковной десятины" ("tedious burden of tithes"). Радикальная партия, с Лильборном во главе, решительно высказывается в пользу подобной отмены. Вообще враждебность к церковной десятине, по крайней мере, в первый год республики, является всеобщей в рядах депутатов Долгого Парламента, a разногласие возникает только по вопросу о том, заменить ли ее государственным налогом, или сделать из содержания причта исключительную заботу самих церквей. Большинство еще неблагоприятно этому последнему способу решения вопроса; в стенах парламента возникает и обсуждается проект церковного налога по 12 пенсов с фунта, к уплате которого должны быть привлечены все землевладельцы. Распущение Долгого Парламента, сопровождавшееся временным торжеством индепендентов и анабаптистов, едва не ведет к решению в утвердительном смысле вопроса об отделении церкви от государства. Правда, большинством всего на всего двух человек, парламент Голой Кости (Barebones parliament) высказывается в пользу отмены церковной десятины и в то же время не ставит ничего на ее место. Это решение не встречает сочувствия в нации. С разных сторон раздаются жалобы на отрицание "святыни", т. е. духовной собственности и священства. Кромвель, не будучи сторонником независимости церкви от государства, пользуется этим недовольством для того, чтобы в прикрытой форме распустить чересчур радикальное в его глазах собрание. Вопрос об отмене десятины продолжает оставаться открытым во времена протектората. Радикальная партия неизменно включает его в свою программу. В 1659 г. Долгий Парламент снова подвергает его обсуждению, но, за невозможностью найти иные средства к содержанию причта, высказывается, в конце концов, в пользу удержания десятины.

Очевидно, что течению, представляемому в интересующем нас вопросе партиями индепендентов и анабаптистов, не удалось охватить собою большинства нации, что враждебность последней к церковной десятине обусловливалась не столько стремлением отделить церковь от государства, - стремлением, разделяемым лишь немногими представителями передовых сект, - сколько посторонними причинами, характер которых надлежит выяснить. Мы склонны думать, что эти причины надо искать в совершенно понятном нежелании землевладельцев терять часть следуемой им ренты в форме платимой духовенству десятины. Эта десятина, правда, уплачиваема была фермером, но при определении размера земледельческой ренты арендатор необходимо должен был принимать в рассчет, насколько доходность его аренды будет уменьшена взимаемой с него десятиной. Отмена ее обещала, таким образом, землевладельцам увеличение размера их ренты, но, разумеется, только под условием найти такой источник для покрытия издержек по содержанию культа, который бы не падал новой тягостью на землю. Одно время думали удовлетворить этому требованию, приурочив к сказанной цели доход с конфискованной у духовенства собственности, но он оказался недостаточным. Пришлось волей-неволей остановиться на мысли о земельном налоге; но такой налог показался владетельным классам настолько тяжким, что представляющий их парламент предпочел оставить все по-старому.

От современников только что описанного мною движения не ускользнул тот факт, что отмена десятины была особенно выгодна для землевладельцев. Сельские рабочие и арендаторы, - читаем мы в одном политическом памфлете, отпечатанном в Лондоне в 1652 г., - всего менее заинтересованы в прекращении десятинного сбора, что не мешает большинству петиционеров говорить о них, как о главных поборниках его отмены. Вспомним только, что за последние тридцать лет значительнейшая часть поступивших в продажу земель перешла в руки богатых купцов и других зажиточных горожан, а также успешно практикующих адвокатов и судей, - вообще людей с деньгами, которые сами не ведут хозяйства, но сдают свои земли в краткосрочную аренду. Вспомним также, что редкий дворянин не владеет поместьями в разных графствах. Поселившись в одном из них, он во всех остальных ищет сдать внаем те земли, которые в прежние годы состояли в его личном заведовании, другими словами - так называемые demesne lands, а эти земли составляют от одной четверти до одной трети всей возделываемой площади. Краткосрочность аренды делает возможным повышение ренты при первом удобном случае, а таким, несомненно, в глазах помещиков явится прекращение десятинного сбора. Этой возможности землевладелец не лишен даже в тех графствах, в которых, как в большинстве западных, аренды носят еще вполне наследственный характер. При возобновлении их, за смертью фермера, собственник земли поспешит взыскать с нового арендатора весь тот избыток дохода, какой доставила, или имеет доставить ему в будущем отмена церковной десятины. Для этого у него всегда есть в руках готовое средство, а именно: право взимать так называемый "relevia", или платежи, делаемые наследником умершего съемщика за подтверждение его права пользования. Таким образом, - заключает автор, - прекращение десятинного сбора только по виду служит к выгоде действительных возделывателей почвы. На самом же деле в нем заинтересованы одни лишь земельные собственники.

Интересами этого класса объясняется, наконец, и тот центральный факт в общественной жизни республиканской Англии, какой представляет собою отмена феодализма и крепостничества. Такое утверждение на первый взгляд кажется парадоксальным. Разве оба учреждения не построены всецело на мысли сосредоточить власть и влияние в руках собственников, подчинивши им всякого, кто прикосновенен к земле, начиная от прикрепленного к ней крестьянина и восходя до свободных по своему личному состоянию оруженосца и рыцаря? Разве в течение столетий преобладание феодальной аристократии не было построено всецело на экономической и социальной зависимости от нее других классов общества? Не отрицая нимало справедливости этих положений, мы думаем, что история представляет не один пример того, как учреждение, вызванное к жизни известными интересами, со временем обращается против них. С таким именно фактом мы и имеем дело теперь. Феодализм с его системой наследственных земельных держаний представлял для собственника ту выгоду, что гарантировал ему получение постоянного дохода, но доход этот оставался более или менее неизменным: поколение за поколением отбывало барщину и другие повинности в раз навсегда установленном размере, несло определенные обычаем службы и обогащало казну помещика периодическими и временными платежами, не подлежавшими возрастанию.

Вечно-наследственная аренда, под которую могут быть подведены все виды феодальных держаний, по природе своей не допускает мысли о постепенном увеличении получаемого собственником дохода. Даже тогда, когда натуральные службы и сопровождающие их сборы переведены были на деньги, что случилось в Англии уже к концу XIII столетия, доход землевладельцев остался прежний. Денежная рента была определена, принимая во внимание рыночные цены, современные ее установлению. Из столетия в столетие составители поместных описей продолжали приводить одни и те же цифры для выражения размера поступлений, следуемых сеньору с его вассалов и крепостных. Им не было дела до того несоответствия, какое эти цифры представляли с уровнем рыночных цен. Рента наследственного арендатора неизменна; она определена раз навсегда тем соглашением, в какое его предки вступили с собственником земли. Последствием такого порядка вещей необходимо должно быть постепенное уменьшение дохода, доставляемого земельной собственностью. Рост населения, при невозможности безграничного расширения района земледелия и при слабых переменах в системе обработки, неизбежно ведет к повышению рыночных цен на продукты сельского производства. Это повышение становился тем более чувствительным, что деньги падают в цене, благодаря обилию драгоценных металлов. К середине XVII столетия возрастание цен на хлеб, в частности, так велико, что цены эти в два раза превышают прежние. При таких условиях доход, получаемый земельными собственниками с наследственных арендаторов, оказывается наполовину меньшим против прежнего; наследственная аренда, с ее неизменной земельной рентой, становится условием разорения для помещиков. Все это надо иметь в виду для понимания таких фактов, как согнание английскими лэндлордами XVI и XVII в. сотен и тысяч крестьян с занимаемых ими наделов, насильственное огораживание открытых полей и общинной пустоши и повсеместное стремление заменить вечно-наследственную и даже пожизненную аренду арендой краткосрочной.

Итак, феодализм и крепостное право становились с каждым поколением все более и более разорительными для интересов земельных собственников, так как препятствовали нормальному возрастанию их ренты.

Неудобства феодальных порядков давали чувствовать себя одновременно и с несколько иной стороны. При их господстве помещик - одновременно и сюзерен, и вассал; его ленные отношения к королю сказываются в обязательстве нести повинности и производить платежи, однохарактерные с теми, исполнения которых он требует от свободных владельцев своего поместья. С исчезновением феодальных ополчений некоторые из этих платежей, в частности право требовать денежного эквивалента за свободу от рыцарской службы, так называемые "scutagia", или "escuages", выходят из употребления. Но Тюдоры и Стюарты не раз пытаются оживить их с целью пополнения своей казны. Генрих VIII установил даже особую палату для заведования феодальными доходами короны, так наз. "Court of wards and liveries", а Карл I, в виду уклонения большинства рыцарских владельцев от принесения феодальной присяги, homage, обложил их в год своей коронации особым выкупом, пропорциональным их доходу.

Отяготительность феодальных обязательств для земельных собственников Англии прекрасно изображена современником Елизаветы, Томасом Смитом. Известно, что при господстве феодальных отношений сеньор имеет право заведовать имуществом малолетнего вассала, в виду существования так называемой феодальной опеки. Известно также, что при достижении совершеннолетия опекаемый обязан уступить бывшему опекуну годовой доход с поместья. Комментируя эти факты, автор "Английского государства" (English Commonwealth) замечает: "Когда по достижении совершеннолетия молодой рыцарь вступает в обладание своим леном, он находит леса вырубленными, постройки разрушенными, капитал издержанным, земли сданными в аренду на много лет вперед или истощенными, благодаря обработке их из году в год без перерыва. Прежде чем войти в обладание своим разоренным поместьем, он должен еще заплатить королю половинный доход с него за подтверждение своих владельческих прав и большую или меньшую сумму денег за разрешение вступить в брак по собственному выбору. Подчас все эти поборы падают и на без того уже разоренное имение таким тяжким гнетом, что владельцу остается только продать его; но и в этом случае дело не обходится без поборов, и он обязан деньгами приобрести у казны право на отчуждение".

Еще в июле 1610 г. высказано было желание поставить рыцарское землевладение в одинаковые условия со свободным, или так наз. soccage, отменить обязанность феодальной присяги, право опеки и выдачи в замужество. Двенадцать лет спустя, король сам заявил парламенту о готовности поступиться феодальными правами, под условием получения взамен определенного годового дохода. Английские юристы, в числе их верховный судья Кок, были решительными сторонниками такой реформы, которая, тем не менее, в правление Иакова не получила дальнейшего хода. Новый шаг к отмене феодальных поборов сделан был в 1645 г., когда палата общин вошла к лордам с представлением о необходимости обратить в простые свободные держания все те, которые известны были под именем рыцарских. Предложение это сразу получило поддержку верхней палаты, но два года подряд король отказывал ему в своей санкции. Она дана была, наконец, и в числе обещаний, сделанных королем во время его заточения на о. Уайте, мы находим, между прочим, одно, направленное к отмене феодальных сборов, на тех самых условиях, какие в 1645 г. предложены были парламентом, т. е. взамен ежегодного платежа в казну 100.000 фунтов. С установлением республики вопрос об отмене феодализма и крепостничества на время замирает. В обществе даже начинают ходить слухи о том, что протектор высказывается против этой меры; слух этот вызывает сильное брожение в среде крестьян и ведет к подаче правительству ряда ходатайств. В них как нельзя лучше изображаются темные стороны переживших себя феодально-крепостных порядков, описываются все те злоупотребления, которыми собственники пытаются обойти налагаемые на них обычаем ограничения, и то безвыходное положение, какое это терпимое правительством беззаконие создает для земледельческого населения. Если верить подателям петиции от графства Кумберленд, помещики самовольно отменяют действие стародавних обычаев и облагают крестьян неслыханными дотоле тягостями. Они взыскивают 30 и 40 шиллингов по случаю подтверждения за наследником владельческих прав на землю, тогда как обычай дозволяет взимание не более годовой ренты. Они заставляют крестьян обращаться за помолом своего зерна в помещичьи мельницы и взыскивают высокие штрафы со всех виновных в несоблюдении этого требования. Они безжалостно вымогают с крестьян подворную повинность, требуя доставления ими в свои усадьбы дров для топлива. Кто владеет землею поместья, должен убрать и свезти хозяйский хлеб; он поставляет также помещику кур и другую домашнюю птицу на Рождество и Пасху. Особенную статью жалоб составляет обложение крестьян непомерными "гериот", своего рода "Besthaupt", т. е. поборами с оставленного крестьянином движимого наследства. Размер этого платежа в старые годы определен был обычаем, так что было известно, что должен поставлять всякий надел. В настоящее время, когда наделы уменьшились в несколько раз, благодаря отчуждениям и разделам, помещики продолжают взыскивать те же суммы, что и прежде.

Из других графств, в частности из Чешира и Ланкашира, слышатся жалобы несколько иного рода. Тогда как в Кумберленде помещики стараются соблюсти свои выгоды оживлением барщины и злоупотреблением правами, обеспеченными им обычаем, в Ланкашире и Чешире все их заботы направлены к тому, чтобы порвать навсегда с вековой системой наследственных аренд. В названных графствах обычай удерживать землю за потомством умершего съемщика продолжал держаться в полной силе в середине XVII в. Правда, это требование не было высказано ни в одном письменнОМ акте, но в этом нет ничего мудреного, так как отношения собственников к владельцам опирались не на законе, а на обычае. И вот этот-то стародавний обычай и отказывались соблюдать лэндлорды. Из частной переписки двух помещиков мы узнаем, какими мотивами оправдывали они такой образ действий. "По законам страны, в толковании, какое дает им большинство судей, - значится в письме некоего Генри Гоуарда из Чешира к владельцу Гросби в Ланкашире (октябрь 1654 года), - фермер теряет все свои права с прекращением срока аренды. Причиной тому надо признать факт принадлежности земли одному собственнику, из чего следует, что съемщик может предъявлять только те права, какие были предоставлены ему помещиком и включены в акт его соглашения с ним. По истечении срока аренды прежнее условие теряет силу, а следовательно, у арендатора не остается никаких прав пользования на землю (no tenant-right at all). Что касается до того, что эти права признаются за ним обычаем, то самое большее, что может быть сказано на этот счет, это то, что подобный обычай когда-то существовал, и что у многих имеется убеждение в том, что права арендатора (его tenant-right), находят в нем и поныне признание и защиту" (См. статью, озаглавленную Villenage in England during the first half of the XVII century. The Archaeological Review, August 1888, стр. 449). Сделанная выписка на наш взгляд весьма интересна, так как из нее видно, какую роль в процессе вымирания средневековых форм землевладения играла юридическая практика. Кто знаком с социальным строем средневековой Англии, тот согласится с нами, что этот строй опирался на факт совладения помещика со свободными и крепостными обывателями его поместья. Если помещик имел dominium eminens, то dominium utile принадлежало его наследственным арендаторам, его фригольдерам и копигольдерам. Их права на землю признаваемы были обычаем в той же степени, как и права лендлорда, который поэтому не мог беспрепятственно согнать их со своей земли или произвольно повысить следуемые с них натуральные и денежные платежи. Такие порядки не составляют особенности одной Англии. Они являлись общей характеристикой феодального строя и встречаются, поэтому, одинаково и во Франции, и в Германии. Когда на континенте начался тот же процесс разложения феодальных порядков, какой представляет нам Англия XVI и XVII столетий, юристы, отправляясь от положений, заимствованных из римского права, стали проводить теорию неограниченной собственности помещика на землю. Право совладения, признаваемое обычаем за свободным и крепостным населением поместий, объявлено было не реальным, а договорным правом, источником которого является добрая воля помещика, выступающая каждый раз в форме специального соглашения. Нет этого соглашения и устанавливающего его письменного документа, не может быть речи и о признании за фактическим владельцем каких-либо прав на землю. Эту-то теорию, последним выразителем которой в эпоху легальной отмены феодального строя во Франции явился Генрион де-Пансе, мы и находим в приведенной нами переписке XVII в. Применением ее на практике объясняются частые случаи согнания собственниками со своих земель семейств прежних арендаторов. О них упоминается и в частной переписке помещиков, и в крестьянских петициях. Вызываемое ими недовольство лэндлордами растет с каждым днем. "Проклятия и ругательства сыплются на них ежедневно", - пишет владелец Гросби, Вильям Блундель. Не меньшую ненависть вызывают юристы и адвокаты Их обвиняют в том, что в роли парламентских депутатов они составляют законы, направленные к угнетению простонародья, а в роли судей они дают существующему законодательству такую интерпретацию, которая прямо клонится к вреду людей несостоятельных. Нельзя добиться от них правильного и быстрого разбора возникающих тяжб. Истцу выгоднее отказаться в пользу ответчика от половины своей претензии, чем быть разоренным судебными издержками и адвокатскими гонорарами. Ненависть к судьям переносится и на всю систему применяемого ими права. В обществе начинают ходить слухи о ближайшем упразднении юридической профессии и о замене общего права Англии Моисеевым законодательством. Нечего и говорить, как мало серьезного было в таких слухах; но тот факт, что они могли возникнуть, что враждебность к юристам и юриспруденции приписывалась по преимуществу последователям тех религиозных сект, которые всего более распространены были в простом народе, в частности анабаптистам, и что юристы находили их настолько серьезными, что считали нужным защищать полезность своей профессии перед протектором, все это, вместе взятое, вполне доказывает ту выдающуюся роль, какую в процессе упразднения старинных порядков земельного пользования и в обезземелении крестьянства играло адвокатское и судебное сословие.

Факты, о которых идет речь, повторяются на протяжении всей Англии, но с особенною резкостью выступают они там, где место старинных собственников, из поколения в поколение поддерживавших освященные обычаем добрые отношения с местным населением, занимают новые. Подтверждение этому мы находим в жалобах, предъявленных государственному совету в 1653 году арендаторами Гембльдона в графстве Ретленд. При распродаже конфискованных у "кавалеров" земель поместье Гембльдон, дотоле принадлежавшее герцогам Бекингемским, было приобретено членом Долгого Парламента Томасом Уэт. В момент продажи земли поместья состояли во владении частью крестьян-общинников, частью арендаторов. Последние снимали их сроком на двадцать один год; в числе других преимуществ они имели право пасти свой молочный скот на общем с помещиком выгоне. Как только новый собственник вошел во владение своим поместьем, он потребовал безвозмездной уступки ему из каждой виргаты, или общинного надела (yardland), десяти акров земли лучшего качества. Одновременно он запретил фермерам высылать свой молочный скот на помещичий выгон. Возобновить арендные договоры сроком на 21 год Томас Уэт согласился лишь под условием увеличения вдвое платимой фермерами ренты. Последствием всего этого, жалуются податели петиции, является полное разорение 30 крестьянских и 18 фермерских семей.

Насильственное упразднение системы открытых полей и общинных пастбищ, иллюстрацией чего может служить только что приведенный нами случай, как нельзя лучше доказывает, что в среду земельных собственников успело проникнуть убеждение в невыгодности для них средневековых порядков крепостного и оброчного держания, корень которых лежал в феодализме. Если прибавить к этому, что одновременно, как мы заметили выше, земельные собственники Англии начали тяготиться требуемыми с них казною феодальными поборами, то трудно будет отрицать, что акт, которым в 1656 г. положен был конец феодальным и крепостным отношениям, издан был по преимуществу в их собственных интересах. Эта сторона вопроса выступит с особой наглядностью, раз мы познакомимся с содержанием этого акта. Он начинается с заявления о закрытии палаты феодальных сборов (Court of wards) и об упразднении всех платежей, получаемых правительством на правах верховного сюзерена. Право отдачи в замужество, как и право феодальной опеки, право требовать принесения рыцарской присяги и платежей за утверждение лена за наследником умершего вассала, право запрещать и разрешать отчуждение земельной собственности и извлекать денежные выгоды из выдаваемых на этот счет льгот и т. д. - признаны несуществующими более; срок их отмены исчисляется, начиная с 24 февраля 1645 года. Всякое различие между рыцарским владением, или владением in capite, и простым, свободным, исчезает; вся земельная собственность в Англии признается свободной (free and common soccage). Я полагаю, что нечего настаивать на той мысли, что перечисленные мероприятия клонятся непосредственно к выгоде помещиков, освобождая их земли раз навсегда от периодических и случайных платежей, какими могла облагать их казна под предлогом осуществления своих феодальных прав. Но то, что следует, еще более подтверждает нашу мысль. Отменяя всякого рода феодальные и крепостные сборы, закон 1656 года делает, однако, оговорку в пользу удержания за помещиками того, что двумя веками позже будет окрещено во Франции термином "реальных" и "казуальных прав". Формально выговаривается, что не только установленные поместными описями платежи за землю, но и освященные обычаем поборы с наследств ("гериоты" и "рельефы"), равные величине двухгодичной ренты, продолжают существовать; собственники земли наделяются по отношению к ним тою же исковой охраной, какою они пользуются по отношению к следуемым им арендным платежам. Прибавим к этому, что в акте ни одним словом не упомянуто об обязательстве лэндлордов сохранить за крестьянами их общинные наделы. Все земли поместья признаются неограниченной собственностью помещика, а права отдельных пользователей - всецело опирающимися на свободном договоре или соглашении с собственником. Обезземеленье крестьянства, таким образом, было ускорено отменой феодализма и крепостничества; связь земли с ее обрабатывателем сделалась еще слабее прежнего.

Отменяя действие стародавних обычаев, в которых крестьянин находил защиту от произвола земельного собственника, законодательство и юридическая практика XVII в. в то же время не принимают мер к тому, чтобы улучшить положение фермера, сменившего крестьянина. Предоставляя частному соглашению регулировать отношения свободного арендатора к собственнику, определить срок его держания и размер платимой им ренты, законодатель в то же время нимало не озабочен тем, чтобы обеспечить фермеру доход от произведенных им улучшений. "Какими бы издержками ни сопровождались эти улучшения, - пишет современник республики Блис, - они не будут возвращены арендатору собственником, раз между обоими не состоялось на этот счет особого уговора. Фермер понесет только убытки, вся выгода достанется одному собственнику". Цитируемый нами писатель справедливо видит в таком порядке непреодолимое препятствие к сельскохозяйственным улучшениям и высказывает мысль о необходимости создать путем закона то, что в наши дни известно под наименованием "права фермера" (tenant-right) - его права на возмещение затрат, сделанных на улучшение арендуемой почвы.

Если в заключение мы спросим себя, какое влияние революция 1648 г. оказала на социальное положение земледельческих классов, нам придется ответить, что она не сделала ничего для улучшения быта ни крестьян-общинников, ни арендаторов. Процесс разложения средневековых порядков общинного хозяйства, в форме огораживания открытых полей, упразднения нераздельных пастбищ и отмены опиравшейся на обычай системы вечно-наследственной крестьянской аренды, продолжал совершаться беспрепятственно и с большей против прежнего силой, благодаря быстрому росту земельной ренты. Место крестьянина-общинника все более и более стал занимать свободный фермер, снимавший землю на договорных началах и обрабатывавший ее на собственный страх, не имея никакой надежды на возмещение сделанных им затрат. Из всех классов общества, непосредственно прикосновенных к земле, один собственник находит в правительстве заботливое к себе отношение. Его доход нимало не терпит от легального упразднения феодальных порядков, так как связанные с ними экономические выгоды удержаны, а устранены одни только неудобства. Удвоение населения, при свободном, ничем не сдерживаемом более обращении земель на рынке, ведет за собою быстрый рост ренты, который, как показал Роджерс, нимало не уравновешивается одновременным поднятием заработной платы. Значительность выгод, извлекаемых собственниками, вызывает в рядах среднего сословия вполне понятное тяготение к земле, а секуляризация остатков церковных имуществ, распродажа государственных доменов и земель, конфискованных у заговорщиков, открывают среднему сословию полную возможность перейти в ряды помещиков.

Таким образом, знакомство с социальными условиями земледельческих классов в период республики и протектората не оставляет сомнения в буржуазном характере первой английской революции. Интересы народного демоса не были приняты ею в рассчет; религиозно-политический переворот не только не сопровождался социальным, но, наоборот, содействовал упрочению интересов земельных собственников.

Только познакомившись с характером общественных изменений, какие пережиты были Англией в первой половине XVII стол., можно дать себе верный отчет в источнике тех движений, которые в эпоху республики и протектората Кромвеля связаны с именами не одних только диггеров, в буквальном переводе - "копателей", т. е., как мы увидим, насильственных возделывателей общинной пустоши, но и со всем тем течением, наполовину только религиозным, в котором принимают участие последователи передовых сект английского протестантизма, начиная с браунистов и барровистов и оканчивая баптистами и квакерами. Эти движения известны летописцам XVII века под двумя наименованиями: движения левеллеров, или уравнителей, - движения, распространяемого ими и на сферу имущественных отношений, и движения "людей пятой монархии", ждавших под этим именем наступления Христова царства и требовавших, поэтому, упразднения не только государства, ню и действующего права и применявших его судов, на смену которых они готовы были ввести ветхозаветный закон и третейское разбирательство.

В сфере общественных отношений агитация левеллеров, или уравнителей, возникает по поводу вопроса об упразднении средневековых порядков общинного пользования, в связи с происходящей в стране трансформацией поместного строя в направлении капиталистическом. Когда для уплаты жалованья республиканскому войску парламент остановился на мысли об отчуждении домениальных, или казенных, лесов, этот факт имел последствием насильственное упразднение в них общинных сервитутов, иначе говоря, прав соседних к лесам сельских общин на даровое пользование топливом, строительным материалом И покосом. Дело и на этот раз не обходится без протестов со стороны заинтересованных. Их недовольство принимает подчас форму вооруженного сопротивления. Только что упомянутые явления общественной истории Англии XVII века не могли пройти бесследно и для ее политических агитаторов. Немудрено, если борющиеся за господство партии, желая обеспечить себе поддержку крестьянского населения, обыкновенно включали в свою программу требование разрушить изгороди и возвратить народу право на пользование общинным выпасом на частных нивах и лугах, по снятию с них урожаев.

Протест против огораживаний не составляет особенности какой-либо партии и в частности коммунистов. Открыто высказываясь против всякой попытки насильственного уравнения состояний, Джон Лильборн, например, пишет в то же время памфлет в защиту прав общинных пользователей в Энворсе. Тремя годами ранее, в петиции, поданной на имя предводителя республиканской армии Фэрфакса, милиция Нортумберландского графства, совершенно чуждая всяких стремлений к нивелированию, тем не менее, включает в число своих ходатайств следующее: "В интересах общей пользы обведенные изгородями общинные земли и другие пожалования, сделанные в пользу бедных, должны быть приурочены снова к первоначальному назначению". Нельзя также приписать исключительно коммунистической партии ту агитацию в пользу отмены феодального характера английского землевладения, которая в середине XVII в. сказалась в требовании свести все формы зависимого владения к одной - свободному держанию, или фригольду, упразднить право первородства и установить систему равного наследования. Далеко не все эти ходатайства нашли себе законодательное признание. Начавшаяся уже при Кромвеле реакция озаботилась сохранением особенностей одно время поставленного на карту общественного строя, раз они не стояли в прямом противоречии с совершившимся политическим переворотом. Право первородства было удержано, наряду с оброчным держанием, или "копигольдом", и с остатками еще более зависимой формы землевладения - землевладением крепостным, или "вилленеджем"; но рыцарское держание было отменено, так как с исчезновением короля, верховного собственника Англии, необходимо падала сама собой подчиненная ему феодальная система; к тому же оно так мало отвечало развившемуся за последнее столетие индустриальному строю, что сохранение его в силе и в предшествующие два царствования требовало обращения каждый раз к чисто-искусственным мерам. Немудрено поэтому, если и реставрация, озабоченная восстановлением старинного порядка, в то же время не решалась поднять руки на произведенную Кромвелем реформу, и если Карл II в самый год своего воцарения узаконил совершившуюся при республике отмену феодализма.

Из сказанного прямо следует то заключение, что социальные реформы, задуманные и частью проведенные в эпоху республики, далеко не являются делом одной коммунистической партии. Ее задачи, как мы сейчас увидим, были гораздо шире и несравненно менее осуществимы. Они шли наперекор веками установившимся воззрениям, задевали собой интересы всех владетельных классов, не исключая и крестьян-общинников, и носили явно выраженную печать иностранного заимствования. Чтобы понять источник происхождения коммунистической агитации в Англии XVII стол., не мешает иметь в виду движения, проявившиеся раньше в прирейнской Германии, в частности в Мюнстере, в лагере анабаптистов, предводительствуемых Иоанном Лейденским. Общность имуществ, составляющая, как известно, его характерную черту, воспроизводится и в программе английских коммунистов середины XVII ст., но с ограничениями и оговорками, рассчитанными, по-видимому, на принятие его обществом, вся предшествующая история которого была решительным протестом против такого коммунизма. Если, с одной стороны, нельзя не согласиться с теми, кто полагает, что первоначальный источник коммунистического движения XVII в. лежит вне Англии, что оно носит на себе печать чего-то принесенного извне, то, с другой стороны, надо признать, что английские коммунисты постарались приспособить свое учение к существовавшим в их время и на их родине общественным отношениям, что они утилизировали для своих целей начавшуюся задолго до них борьбу против отмены общинного землевладения и что в их практических мероприятиях следует видеть весьма серьезную попытку примирить с дальнейшим удержанием системы "открытых полей" те требования, какие выставляемы были первыми поборниками частных разделов и "огораживаний". Общему, еще доселе повторяемому положению, что удержание земель в совместном владении противоречит всем условиям интенсивного хозяйства и что разверстывание мирской земли между частными собственниками необходимо, поэтому, в интересах массы населения, они противопоставили следующую практику, при которой были приняты в рассчет и возражения противников. Оставляя поместья и фермы за их частными владельцами, они приступили к занятию общинных пустошей с целью обращения их под пахоть. Своему образу действий они постарались дать историческое обоснование. Они исходят из утверждения, что революцией отменен весь до того существовавший общественный строй Англии, всецело созданный, по их учению, норманнским завоеванием. С такой точки зрения, право на занятие неимущими общинной пустоши являлось не более, как отменой норманнского ига над землей, возвращением ее прежним законным собственникам - английским коммонерам.

Желая действовать в духе св. Писания и относясь поэтому враждебно ко всякому насилию, английские коммунисты XVII века не только провозгласили, но и провели на практике теорию "непротивления злу", очевидно, с теми последствиями, какие можно ожидать от нее. Задетые в своих существенных интересах, крестьяне-общинники не могли примириться с учением, которое признавало их сельские угодья общественным достоянием. Применяя к этим первым по времени квиэтистам исконное право защиты собственности мечом, английское крестьянство, не дождавшись даже правительственной помощи, согнало смелых захватчиков с принадлежавших ему полей. Единственным результатом движения было издание нескольких прокламаций и манифестов, передающих основное учение этих родоначальников английского коммунизма. С их содержанием мы и познакомим в настоящее время читателей.

Что прежде всего бросается в глаза при чтении этих документов, это - отсутствие в них того фантастического характера, каким отличаются сочинения английских социальных реформаторов XVI столетия. Не только Томас Мор со своей Утопией, но и Бэкон с его Атлантидой, Гаррингтон с Океанией и даже неизвестный автор трактата, озаглавленного "Республика Лейстера", в гораздо большей степени могут быть названы мечтателями, нежели те сотни "копальщиков", которые под предводительством Эверарда, прежде служившего в войске, весною 1649 г. толпою (человек в 30, не более) заняли общинные пастбища на холмах св. Маргариты и св. Георгия, в графстве Сёрри, и засеяли их горохом и другими овощами. Как видно из печатного обращения, сделанного ими к генералу Фэрфаксу, захват собственности путем насилия с самого начала не входил в их рассчеты. Они не имели в виду отнять землю у частных владельцев, или оказать деятельное сопротивление "всеми признаваемым властям". Их намерением было вступить во владение искони признаваемыми за английскими коммонерами народными землями (folkland), несколько столетий тому назад отнятыми у них "норманнским нашествием". Все следы созданных последним порядков должны быть стерты с лица земли в виду победы народа над королем, прямым потомком Завоевателя. Только недоразумением объясняют диггеры причину, по которой солдаты, квартировавшие на месте их "заимок", сочли нужным вмешаться в это дело, сжечь построенные ими жилища и арестовать двух сторожей. "Местное население, - заявляют диггеры, - относится к нам безразлично, скорее даже сочувственно, за исключением двух-трех фригольдеров, привыкших посылать на общий выгон больше скота, чем им полагается по обычаю, и опасающихся, чтобы этой узурпации не был отныне положен конец". Диггеры заявляют, что в случае нападения на них войска, они не окажут ему сопротивления. "Мы не будем бороться с вами ни мечом, ни копьем, но лопатой и плугом, с помощью которых мы сделаем плодоносными пустоши и лежащую без обработки землю общин". "Цель, с которою мы пишем к вам, - прибавляют они в обращении к Фэрфаксу, - не та, чтобы снискать себе вашу милость: мы вправе иметь покровителем одного только Бога. Мир немало пострадал с тех пор, как народ израильский избрал Саула первым царем. Мы объявляем вам, поэтому, на добром английском языке, что мы одного Бога избрали себе в короли и заступники". К чему же, спрашивается, сводились практически цели, преследуемые диггерами? Они формулируют их в следующих немногих положениях. "Мы хотим, - говорят они, - найти себе пропитание путем обработки общинных земель, доселе лежавших без пользы; вправе возделывать их - наша свобода, свобода англичан". "Если старшие братья, - продолжают они, разумея под ними духовенство и джентри, - называют загороди своею землей, то почему же мы, их младшие братья, не можем считать своими общинные пустоши?" "Когда вам угодно было посетить нас, - пишут диггеры, обращаясь к Фэрфаксу, - мы сказали вам, что не противимся тем; кто хочет иметь законы и правительство, но что сами мы не нуждаемся ни в том, ни в другом. Подобно тому, как земля у нас должна быть общей, так точно общим всем нам должны быть и скот для обработки, и все плоды земные. Ничто подобное не должно быть предметом купли-продажи, так как всего этого мы можем иметь достаточно для удовлетворения наших нужд. А если так, то к чему нам частные присвоения и обманы, и может ли явиться для нас необходимость в лишении кого бы то ни было свободы в отмщение за такие присвоения? Какая нам нужда, поэтом, в законах, предписывающих сечение, заточение в тюрьму и повешение? Сохраняйте ваших правителей и призывайте нас даже к ответственности перед ними в случае присвоения нами вашего скота и хлеба или разрушения ваших изгородей, но предоставьте нам свободу от подчинения властям в пределах наших собственных владений. Предупреждаем вас, что мы не сочтем нужным скрывать под затворами ни хлеба, ни скота; все, что мы имеем, будет предоставлено в полное распоряжение всём. Пусть ваши юристы и богословы зададутся вопросом о том, не вправе ли мы считать своими общинные земли английского народа, отнятые у него норманнским завоеванием и установленными им помещиками? Мы предоставляем им решить вопрос: создана ли земля для того, чтобы быть общим достоянием и источником существования для всех, или нет, а также, не является ли явным нарушением народного договора (national covenant) признание свободы только за двумя классами лиц: за духовенством и джентри, обеспечение первым церковной десятины, а вторым - земельной ренты, и оставление простого народа в положении, близком к тому, какое он занимает в Турции или Франции, где, как и у нас, трудящийся люд обязан довольствоваться одною заработной платою?"

Движение диггеров, по-видимому, не ограничилось одним только графством Сёрри, но нашло отголосок себе и в других частях государства, в частности в Бекингемшире. Право утверждать это дает нам содержание одной декларации, изданной в мае того же 1649 г. и выражающей собою настроение жителей четырех сотен: Дизбро, Бернум, Сток и Эльзбери, в которых социальные брожения, поддерживаемые частью партией "кавалеров", частью партией левеллеров, сказались, по-видимому, с особой силою. В ряду заявлений, делаемых составителями этой декларации и касающихся разнообразнейших сторон общественной и политической жизни, между прочим, встречается и следующее: "Мы всеми от нас зависящими средствами будем содействовать тому, чтобы бедные приобрели возможность возделывать так называемые commons. Всякий, кто пожелает завести плуг на общинной пустоши, не только не должен встречать препятствий к осуществлению своих намерений, но вправе рассчитывать на наше содействие и помощь". Практических результатов диггеры не добились и на этот раз.

Местное население, видя в их поведении прямое посягательство на свои права общинного пользования, принудило захватчиков покинуть присвоенные ими земли. С этого момента агитация, поднятая диггерами, не выходит из пределов печатной пропаганды. Предводители движения, о которых, к сожалению, не дошло до нас никаких биографических данных, Уинстанлей, Эверард и Пальмер, пользуются всяким случаем для того, чтобы напомнить о себе "временным представителям общественной власти". В издаваемых ими брошюрах они дают более полное и систематическое изложение тех требований, какие выставлены были них единомышленниками. Когда Кромвель призван был, за отказом Фэрфакса, занять пост главноначальствующего армией, диггеры обратились к нему с печатной "ремонстрацией", в которой, между прочим, мы находим следующее: "Господь наделил вас властью, равной которой не было со времен Моисея. Он сделал вас главой народа, только что сбросившего с себя ярмо Фараоново. Вы послужили орудием в руках Божьих для низвержения норманнского ига, отнявшего у наших предков свободное пользование землею. Что остается вам сделать, как не позаботиться о том, чтобы свободное владение землею было возвращено в руки угнетенных общин Англии? Ваши так называемые победы не раньше будут увенчаны "короною чести", как после того, как лица, жертвовавшие жизнью и состоянием в общем с вами деле, получат доступ к земле и добытой вами свободе. Победа над Завоевателем досталась общими усилиями коммонеров. Справедливость требует поэтому, чтобы все они были освобождены от ига. И теперь, когда власть над землею в ваших руках, вам не остается иного выбора, как или объявить землю свободною для всех участников в борьбе и победе, или перенести право собственности на нее из рук короля в другие руки. Но в этом последнем случае слава, какую вы снискали себе вашею мудростью, поблекнет навсегда, и честь ваша будет запятнана. Наше желание состоит в том, чтобы земли, почитаемые собственностью государства, - эти старинные общинные земли и пустоши всего английского народа, а также все недавние приращения, к ним сделанные, как то: конфискованные у короля парки и лесные угодья, - объявлены были свободными для занятия всех и каждого, кто содействовал вам в ваших победах и готов подчиниться установленному вами правительству".

Содержание только что приведенного документа свидетельствует о значительном сокращении диггерами первоначально предъявленных ими требований. Речь идет уже не о предоставлении им собственности на общинные пустоши или неогороженные поля, так как подобная претензия успела встретить отпор со стороны сельских общин. Что имеется на самом деле в виду, это - распоряжение государственными доменами в пользу обделенных землею лиц, это, употребляя ходячее в наше время выражение, - "национализация домениального фонда". И в этих скромных рамках требования диггеров не были приняты во внимание.

Вся внутренняя политика Кромвеля, направленная к задержанию происходившей в Англии революции в границах религиозно-политического переворота, шла решительно вразрез со всякой попыткой к низвержению сложившегося веками земельного строя. Постоянные неудачи не ослабляют, однако, энергии агитаторов. Они идут по-прежнему к раз намеченной ими цели и в 1653 г. направляют новое послание властям, на этот раз на имя членов Тайного совета. В бумагах последнего сохранился текст их декларации; он указывает на то, в какое отношение владетельные сословия, представители приходского духовенства и местного джентри, постепенно стали к диггерам. "Приходский священник Плят и многие другие, - жалуются Уинстанлей и Пальмер, - довели до вашего сведения, что мы - мятежники, не желаем подчиняться власти местных судей, укрепились в наших жилищах и приготовились к вооруженному сопротивлению, что мы - тайные приверженцы Стюартов и выжидаем только удобного случая, чтобы произвести реставрацию. Доверившись им, вы послали против нас войска. Но все, что было донесено вам, - явная неправда: мы - мирные граждане, не противимся врагам силою, но молим Бога о том, чтобы он умягчил их сердца и дал нам возможность завоевать их любовью". Сделавши это вступление, диггеры возвращаются к своей обычной теме - об установлении имущественного неравенства норманнским завоеванием и необходимости завершить победу над королем, потомком Вильгельма Завоевателя, возвращением народу его мирских земель. "Англия, - говорят они, - не может быть свободной, пока коммонеры не приобретут доступа к земле. Иначе наше положение будет хуже того, какое составляло наш удел при королях, и иго норманское останется в руках лэндлордов. Пустых, никем не возделываемых полей достаточно для наделения землею всех нуждающихся в ней". Авторы ремонстрации ставят на вид владетельным классам, что, допустивши неимущих к приобретению нужных им средств к жизни усиленною работой над землею, они поступят в собственных интересах. "Пока нам отказывают в земле, - говорят они, - нам поневоле приходится облагать ваши имения налогом в пользу нищих; но многие слишком горды для того, чтобы пользоваться милостыней, и предпочитают акты явного насилия необходимости существовать на счет общественной благотворительности. Наделите нас землею, - и в стране не окажется ни одного нищего, ни одного лентяя. Англия в состоянии будет пропитать сама себя. Не служит ли позором для вас тот факт, что, при обилии никем не возделанных земель, многие умирают с голоду?" (Record office. State Papers, domestic series. Commonwealth period. v. 42, № 144, a. 1653).

Приведенный только что документ - последний по времени из тех, которые дошли до нас от этих первых провозвестников начала национализации земли. В виду решительного нежелания правительства удовлетворить их требования и не менее решительной оппозиции владетельных классов, агитация, поднятая диггерами, падает сама собой. Даже в эпоху временного возрождения свободы печати при новом протекторе, Ричарде Кромвеле, когда анабаптисты и левеллеры снова подняли голову и издали новые программы религиозных и политических реформ, диггеры ни словом не дали более знать о себе. Легко может статься, что к ним, как и к последователям других наиболее передовых партий, применена была политика выселения в колонии, - политика, которую человек, близкий к протектору, Пель, открыто рекомендует в своем письме к Терло (Vaughan, "The protectorate of Cromwell", v. I, p. 155).

Мы могли бы покончить сказанным наш очерк социальных учений первых по времени английских коммунистов; но прежде чем расстаться с ними, мы желали бы более подробно остановиться на изучении теоретической стороны их движения. Возможность сделать это дает нам один политический памфлет, вышедший из-под пера главного их вождя, не раз уже упомянутого нами Герарда Уинстанлея; к сожалению, мы ничего не знаем о нем, кроме того, что он сам говорит нам в сделанной им приписке, а именно: "Меня зовут глупцом и сумасшедшим; много позорящих рассказов ходит на мой счет, и я на каждом шагу встречаю злобу и ненависть". Очевидно, мы имеем дело с фанатиком, который дает крайнее выражение теоретическим воззрениям своей партии. Сочинение Уинстанлея является для нее, таким образом, своего рода политическим катехизисом и может познакомить как нельзя лучше со всеми подробностями ее учения. Заглавие, выбранное автором для его книги, следующее: "Закон свободы, выраженной в форме прокламации (Platform), или реставрация настоящего правительства, скромно рекомендуемая Кромвелю". В этом сочинении, - значится в предисловии, - объясняется сущность, как королевского правительства, так и республиканского. Яркими красками очерчивает автор картину общественных бедствий, все еще продолжающийся произвол помещиков, проявляющийся, между прочим, во взимании с крестьян денежных "пособий" и "гериотов", в закрытии всякого доступа к земле, иначе как под условием уплаты высокой ренты, и в лишении права свободного пользования общинными полями. Старый гнет удержался, но отношение к нему народа радикально изменилось. "На какой титул опираются все притязания лэндлордов? - спрашивает Уинстанлей. - В прежнее время собственники производили свои права от короля - наследника норманнского завоевателя; но разве коммонеры не упразднили последнего и не ниспровергли тем самым иноземное иго? Не вправе ли они, поэтому, требовать полной свободы от помещичьей власти?" Наряду с этою картиной старинного феодального гнета, Уинстанлей дает изображение "ига" более недавнего происхождения. Виновниками угнетения на этот раз являются "свободные владельцы", "фригольдеры". Они истощают общинные пастбища, посылая на них чрезмерное количество овец и рабочего скота, так что мелким арендаторам и крестьянам-земледельцам едва удается прокормить корову на подножном корму. Указавши на естественный исход такого порядка вещей, который в его глазах сводится к удержанию бедных в бедности и к закрытию им свободного доступа к земле, Уинстанлей переходит к построению предлагаемого им республиканского идеала. При предлагаемом им порядке блага материальные и духовные одинаково составляют общественное достояние всех. Четыре раза в год с церковной паперти читаются народу законы, которым он должен подчиняться, дабы никто не мог отговариваться их неведением. Каждая семья владеет необходимыми ей орудиями обработки. Никто не вправе отказаться от работы во время производства посевов и снятия урожаев. Труд, - замечает автор, - необходим для здоровья и доставляет истинное наслаждение, под тем необходимым условием, однако, если он свободен и никто не обязан совершать его по приказу. В каждом селении, как и в каждом городе, должны быть устроены общественные магазины, содержащие в себе пеньку, шерсть, кожу, сукна и всякого рода заморский товар. Из этих общественных магазинов получается все нужное, как для непосредственного потребления, так и для изготовления продуктов обрабатывающей промышленности. Все содержимое в складах не принадлежит никому в отдельности и составляет собственность всех. Кто продает или покупает землю, или ее продукты, должен быть казнен, как изменник общественному миру и спокойствию, как виновник рабского подчинения, вызывающего раздоры и угнетение. Кто называет землю своей и не хочет признать ее за ближним, должен быть приставлен к позорному столбу. Проступок его изображается на дощечке, которая привешивается к его груди и остается на ней в течение года. Во все это время он почитается невольником и исполняет работы по приказанию и под присмотром назначаемого над ним начальника. Никто не должен ни покупать чужого труда, ни работать на другого под условием вознаграждения, так как последствием такого порядка вещей могло бы быть только рабство. Если свободный человек нуждается в чужой помощи, он вправе обратиться за нею к молодежи или к общественным слугам, попавшим в неволю на год за нарушение вновь создаваемых порядков. Товары, доставляемые ввозною торговлею иностранцев, как и доход от продажи английских продуктов на чужих рынках, считаются общим достоянием государства. Деньги не должны быть известны. Золото и серебро идут на изготовление одних украшений.

Реформатор имеет в виду изменить не один имущественный, но и семейный строй. Не отрицая брака, как это делает Платон и следовавший его примеру Кампанелла, он стоит за полную свободу союзов, при которой соображения общественного положения потеряли бы всякое значение. Внебрачная связь, сопровождающаяся рождением ребенка, налагает на любовника обязанность вступить в постоянное сожитие с обольщенной им женщиной.

Акты насилия, совершенные над девушкой, наказываются смертью. Никто не вправе завести собственного хозяйства, не прослужив семи лет под чужим начальством. Ни одна семья не может делать больших затрат на свое пропитание и одежду против тех, которые указываются необходимостью. Надзор за исполнением всех этих предписаний возлагается на избираемых ежегодно надзирателей. Как избирателем, так и избранным может быть всякий, достигший сорокалетнего возраста. В числе прочих обязанностей надзирателей должно быть приискание каждому, кто имеет в том нужду, молодых людей для работы. В категории служителей попадает всякий, кто лишен свободы за преступление или проступок. Виновные обязаны исполнять труд, какой им будет предписан; они не вправе вернуться к прежнему свободному состоянию раньше 12 месяцев. Во все время, пока продолжается их неволя, они обязаны носить белую одежду в отличие от прочих жителей.

Если мы зададимся вопросом, откуда заимствовал Уинстанлей свою общественную теорию, нам необходимо будет указать на Утопию Томаса Мора, как на ее ближайший источник. В самом деле, общность имуществ, общеобязательность труда, отмена служебной зависимости и сословий, запрещение денежного обмена, наделение каждого всем, в чем он нуждается, из мирских магазинов, всеобщее право голосования и избрания на все должности, обращение преступников в общественных рабов, свобода разводов, уравнение незаконных детей с законными, - все это такие положения, которые нашли себе место в построениях канцлера Генриха VIII за целых полтораста лет до занимающей нас эпохи (первое издание Утопии относится к 1516 г.).

Из этого богатого источника, в котором практически осуществимое смешивается с требованиями, свидетельствующими лишь о безграничном полете фантазии, в котором впервые после стольких веков угнетения и презрения труд человека поставлен на подобающую ему высоту, черпал Уинстанлей содержание задуманных им социальных реформ. Вся оригинальность его учения сводится к попытке примирить его со своеобразно понимаемыми им историческими основами английской гражданственности. В своей первоначальной чистоте эти основы, по его мнению, могут быть открыты только в период англосаксов. Вся последующая история Англии была сплошною узурпацией, насильственным искажением народных устоев. Победа над потомком норманнского узурпатора открывает возможность возвращения к этим устоям. Но что представляют они собою, как не господство фолькланда (народной земли) - термин, который Уинстанлей понимает в его буквальном смысле и отождествляет, поэтому, с национализацией земли. Отсюда сам собою следует тот вывод, что победоносный народ, чтобы стереть с себя позорное пятно иноземного ига, должен начать с объявления земли общим достоянием всех. Но если земля сделается общею собственностью, то такая же судьба необходимо постигнет и производимые ею продукты; а так как все, что служит к удовлетворению наших потребностей, может быть отнесено к одному источнику - земле, то полная общность имуществ является последним словом теории, исходною точкой которой служит национализация одной земли. Вот тот путь, которым английские диггеры, начавши с социалистического учения о вмешательстве государства в сферу земельных отношений, пришли, в конце концов, к формулированию коммунистических требований.