XI. Английский город в эпоху Тюдоров и его дальнейшие судьбы

Я желал бы еще отметить те перемены, какие испытали английские города в своей судьбе в связи с ростом промышленности и торговли.

В чем, спрашивается, сказалось в эпоху Тюдоров развитие промышленной деятельности? Прежде всего, в появлении новых видов ее, как то: производства стекла и мыла в городах Бристоле и Лондоне, выделки усовершенствованных шерстяных тканей, в частности сукон, в виду запрещения вывозить шерсть в необработанном виде. Исключение из этого запрета сделано было только для купцов, допущенных к вывозу шерсти за границу из правительственных складов (merchants of the staple).

Развитие нового производства льняных тканей, вызванное поощрением к разведению льна статутами Генриха VIII и Елизаветы, усиление кораблестроения - запрещением вывозить за границу английские товары иначе, как на английских судах, таковы некоторые из мер, содействовавших появлению новых или развитию старых промыслов. Оно имеет последствием распространение движимой собственности, а, следовательно, и благосостояния в среде народных масс. Обстоятельством, препятствовавшим проявлению этой тенденции, была монополизация вышеуказанных видов производства в руках только определенных ремесленных корпораций или торговых компаний, центром деятельности которых являлись определенные торговые города, бурги и ярмарочные местечки. Так, напр., производство шляп дозволено было только членам торговой гильдии определенного города, а производство известных видов шерстяных тканей - только членам такой же гильдии другого города. Влияние, оказанное в том же направлении централизации производства в немногих руках монополизацией торгового обмена известными компаниями (так, напр., сосредоточение в руках merchants adventurers права покупать оптом шерстяные ткани и другие предметы вывоза при сосредоточении этой торговли в Лондоне) имеет своим последствием централизацию оптового производства в английской столице.

Оптовое производство предполагает значительную затрату капитала; запрещение же денежного роста, делая невозможным замену капитала кредитом, открывало в XVI в. доступ к оптовому производству только небольшому числу организованных в ремесленные корпорации производителей. Запрещение роста продолжается в Англии до времен Елизаветы, когда впервые правительством было дозволено требовать 10 и 12 процентов.

Последствия только что указанных экономических факторов сказываются, прежде всего, в той отрасли производства, которая в Англии ранее других приняла размеры, необходимые для удовлетворения запросов международного рынка. Я разумею шерстяное производство. Централизация его в немногих руках нашла только временное противодействие в парламентском статуте времен Филиппа и Марии, которым запрещалось заведение отдельными членами гильдии ткачей большого числа ткацких станков.

Итак, не без содействия искусственных причин, в форме запрещения роста, развивается в Англии то, что привыкли называть крупным производством, в ущерб кустарной промышленности.

XVI столетие есть эпоха не только появления новых видов производства, но и постепенного распространения промышленной деятельности из городов в села. Жалобы на этот счет встречаются не раз в парламентских петициях и статутах, упоминающих об упадке тех или других городов в виду распространения на соседние с ними села производств, которые дотоле составляли главное занятие их жителей. Промышленная политика государства борется с этим движением, стремится поддержать средневековую исключительность и обособленность города от села.

Подобно тому, как сельские производства, согласно ходячему воззрению, должны быть ограничены пределами села, так точно городские, в частности промышленность и торговля, как доставляющие средства для горожан, не должны выходить, по распространенному воззрению, за пределы города. Отсюда запрещение гильдейскими статутами принимать в число учеников крестьян и проведение тех же запретов парламентскими постановлениями о рабочих. Очень благодарный материал для иллюстрации господствующей в XVI в. теории дает петиция, представленная королю Эдуарду VI в 1549 и 1550 годах. В ней весьма определенно высказываются только что упомянутые мысли.

Естественная тенденция промышленного производства к распространению встречает, по крайней мере, как временное препятствие, строго поддерживаемую правительством цеховую исключительность, ограничивающую занятие промыслами городскими промышленными сообществами. Общий результат обоих течений, т. е. монополизации промышленности и торговли в руках цехов и привилегированных компаний, с одной стороны, и поддержки средневековой обособленности города от села, с другой, состоит в сосредоточении промышленного производства в немногих руках, а, следовательно, в сокращении числа лиц достаточных.

В том же направлении действует и самопроизвольная политика самих цехов. Из религиозно-благотворительных союзов взаимной помощи, какими они были на первых порах, цехи становятся замкнутыми сообществами, главной задачей которых является ограничение производства небольшим числом наличных членов. Общность таких явлений можно было бы иллюстрировать фактами из одновременной истории цехов во Франции и Германии. В среде самих цехов вполне вырабатывается различие между предпринимателем и рабочим уже в XVI веке. Ряд мер стесняет прием неограниченного числа учеников, удлиняет сроки ученичества, сокращает его для детей мастера, наконец, вводит требование известного капитала для каждого ученика, который хочет сделаться мастером. Правительство не только не борется с этой тенденцией гильдейских сообществ, но всецело усваивает ее; отражением этого является статут о рабочих, изданный в правление Елизаветы.

Развитие торговой деятельности сказывается по преимуществу в создании новых иноземных рынков для английских товаров и в устранении конкуренции для внешнего вывоза со стороны иностранных купцов, преимущественно ганзейских. Новыми заграничными рынками являются Россия, Варварийские владения, острова Адриатического побережья, до некоторой степени Персия, а на западе Канарские острова, Португалия и в слабейшей степени Испания. Ограничение иностранной конкуренции во внешней торговле выступает не только в закрыты так наз. Steelyard, или Ганзейской конторы в Лондоне, но и в перенесены монопольного торга английскими товарами с континента Европы в Англию, что, впрочем, имеет место лишь в конце XVI века. По показаниям Гвиччиардини производство оптового обмена английских товаров на иностранные доставляло в Антверпене в XVI в. занятие более чем 20 тысячам иностранцев; при переносе этого торга в Англию их с удобством заменили англичане.

Сосредоточение права иноземной торговли в руках членов привилегированных компаний имеет своим последствием преимущественное развитие торговой деятельности в тех городах Англии, которые являются средоточием этих компаний, а такими городами были Лондон и Бристоль, последний, как главный центр торговли с Россией. Торговое значение других городов падает в виду естественной конкуренции, которую оказывают им в этом отношении Лондон и Бристоль. Сосредоточение главных видов обмена в этих городах неизбежно влечет за собою упадок торгового значения других, прежде всего Саусгэмптона (который принужден ограничиться ведением торговых сношений по преимуществу с одной Францией), Рая и других портов, обнимаемых понятием так называемых cinq ports, а равно и большинства тех сити и бургов, которые в средние века в значительной мере оспаривали у Лондона его торговое преобладание.

Нельзя также сказать, чтобы взамен их стали иметь большее значение в мировом обмене города, расположенные на западном берегу. Торговля со странами Нового Света едва завязывается, и это причина того, что города эти, ныне являющиеся центрами атлантической торговли, и во главе их Ливерпуль, в XVI в. не имеют еще большого значения. Из тех пяти городов (Ливерпуль, Манчестер, Лидс, Шеффилд и Бирмингем), которые ныне играют господствующую роль и в промышленном производстве, и в торговле Англии, один только Манчестер является в XVI в. довольно значительным ярмарочным местечком с 10 тысячным населением и со значительным развитием шерстяной промышленности.

Знакомясь с содержанием статутов, изданных в правление Генриха VIII и Елизаветы, не раз наталкиваешься на факт опустения и упадка большинства английских городов. Принимая те или другие меры против этого зла, король однообразно жалуется в предисловии к издаваемым им указам на то, что, многие здания в городах пришли в упадок; площади и улицы завалены мусором и щебнем, жители разбрелись в разные стороны. Впервые нам приходится слышать о таких фактах в 1515 г., в связи с общей жалобой на уменьшение числа поселений вообще. ЭТОТ факт не без основания ставится правительством в связь с упадком земледелия и заменой его скотоводством. Некоторые цифровые данные, почерпнутые из официальных бумаг времен Елизаветы, бросают яркий свет на размеры, какие принял этот процесс исчезновения населенных мест, по крайней мере, в некоторых частях Англии.

В 1597 г. Вильям Джемс, декан Дергемского капитула, доносит лорду Берлэ, что в пределах одной Дергемской епископии за последние 20 лет число плугов уменьшилось на целых 500. Предполагая, что каждый плуг представляет собою по меньшей мере одно крестьянское хозяйство, мы вправе говорить об уменьшении населения в пределах епископии на целых 2.500 человек, считая по 5 человек средним числом на каждый крестьянский двор. Немудрено, если декан Дергемского капитула ставит в связь с этим фактом опустение селений. Упадок земледелия, говорит он, чувствуется одинаково и в Нортумберланде, и Вестморланде, и Кумберланде. Многим приходится ехать за 60 миль от Карлейля в Дергем, чтобы запастись нужным им для продовольствия хлебом. Нередко также на расстоянии 20 миль не попадается ни одного жителя. "Из 8.000 акров, еще недавно бывших в обработке, не засевается ныне и 1.600. Сотни людей поставлены в необходимость обменять деревенский простор на мелкие городишки, расположенные по соседству с их прежними поселками. Здесь они теснятся в небольших квартирах, бок о бок с такими же, как они, нищими семьями" (см. State papers. Elisabeth, m. 262, № 10). Далеко не все, однако, согласны помириться с такой жалкой участью, для того, чтобы оставаться вблизи занятых ими некогда усадеб. Большинство покидает их для Лондона и других больших центров, где легче найти заработок.

Упадок земледелия - не более, как одна из причин обеднения и обезлюдения английских бургов. Другою является уничтожение монастырей. Средневековые аббатства по своей зажиточности и населенности являлись лучшей поддержкой для прилегающих к ним торговых местечек; они обеспечивали постоянный спрос на продукты, содействуя таким образом развитию местного обмена. С их закрытием и переходом принадлежавших им поместий в руки короля и нового дворянства, обыкновенно сдававших свои земли в аренду, сами собою исчезли те условия, которым такие города, как Сент Ольбан, Питерборо или Бас, обязаны были своим относительным благосостоянием. Понятно поэтому, если на расстоянии нескольких десятков лет со времени секуляризации еще раздаются жалобы на упадок, какой вызвало в том или другом городе уничтожение поддерживавшего его монастыря. С одной из таких жалоб я познакомился при изучении официальных бумаг эпохи Елизаветы. Документ, о котором идет речь, не помечен определенным числом, но по самому содержанию своему должен быть отнесен к промежутку времени между 1572 и 1580 гг. Ходатайствуя об уменьшении бремени налогов, падающих на их города, жители Питерборо вспоминают о том цветущем состоянии, в каком находился их город до момента секуляризации. Объяснение, даваемое ими этому факту, довольно своеобразно. "До тех пор, - говорят они, - пока город оставался в управлении аббатства, его состояние было самое цветущее, так как величие и могущество монастыря было таково, что никто не дерзал сделать предложения, неблагоприятного интересам города. Если же подчас такие меры и проходили, то они без замедления подвергались отмене или исправлению". С переходом монастырских владений в руки частью епископа, частью капитула исчезла прежняя заботливость о благосостоянии города, почем последний стал с каждым днем приходить все в больший и больший упадок. Из дальнейшего содержания петиции с наглядностью выступают действительные причины упадка города. Главнейшей из них является уменьшение торговли, выразившееся, между прочим, в совершенном исчезновении прежнего класса лодочников, доставлявших Питерборо всякого рода товары из ближайших портов (State papers, Elisabeth, v. 148, № 38).

Чем более мы приближаемся к концу царствования Генриха VIII, тем длиннее и длиннее становится приводимый статутами список пришедших в упадок городов. В 27-ой год правления этого короля, речь идет только о Ноттингеме, Шрьюсбери, Ледлоу, Бриджнорсе, Квинборо, Норсгэмптоне и Глостере. Далеко не случайностью является тот факт, что все эти города принадлежат к числу внутренних городов королевства. На них, прежде всего, должно было сказаться влияние уменьшившегося спроса, вызванного оставлением сел крестьянами и исчезновением многочисленного класса зажиточной монастырской братии. В одном положении с ними, как видно из статута 26 г. правления Генриха VIII, оказались Норвич и Кингслин, вследствие особых причин: первый не успел еще оправиться от пожара, истребившего большую его половину 26 лет назад; второй понес серьезные потери от наводнений. Шесть лет спустя парламент уже говорит о 58 городах, население которых уменьшилось, что отразилось на запустении жилищ и построек. В ближайшие затем годы, 33-ий и 36-ой правления Генриха, статутами принимаются новые меры против упадка частью упомянутых прежде, частью впервые попавших в список городов. Последних мы насчитываем до 33, так что в общей сложности более 90 бургов Англии признаны пришедшими в упадок и нуждающимися в перестройке. Пробегая их перечень, мы не без изумления констатируем факт совершенного отсутствия в нем тех гнилых местечек, или захудалых патримониальных бургов, которые в XVII и XVIII стол. сделались послушным орудием проведения придворных и аристократических влияний, одинаково в местном управлении и в парламенте.

Интересные факты открывает сопоставление только что упомянутых перечней с теми, какие заключает в себе составленный в 1453 году список стрелков, поставляемых десятью наиболее населенными городами Англии, и произведенная в 1503 г. разверстка денежных пособий между городами. В 1453 г. города, по числу поставляемых ими стрелков, следовали один за другим в следующем порядке: Лондон, Бристоль, Йорк, Норвич, Ковентри и т. д. В 1503 г. этот порядок уже несколько отличен: за Лондоном по-прежнему следуют Бристоль и Йорк, но за этими двумя городами уже стоит Линкольн, Глостер, Норвич, Шрьюсбери, Оксфорд, Сольсбери и только затем Ковентри, за которым идут Гель, Кентербери, Саусгемптон, Ноттингем, Ворчестер, Саусуорк и Бас (см. Th. Rogers, "History of agriculture", IV, 76-83).

Все эти города стоят в списке пришедших в упадок населенных мест, и на ряду с ними встречаются также такие важные торговые порты, как Ипсвич, Ньюкасл, Плимут, Пять Портов (Cinq ports), Честер, и, что всего удивительнее, только что начавший развиваться Ливерпуль. Роджерс прав, говоря, что нет почти ни одного сколько-нибудь значительного английского города, который не стоял бы в списке и о котором бы парламент не говорил, как о нуждающемся в перестройке. Одно это обстоятельство уже порождает сомнение в том, чтобы необходимость возведения новых зданий, взамен прежних, построенных где 45, а где и 25 лет назад, согласно свидетельству парламентских статутов, доказывала действительный упадок английских городов за последнюю половину или четверть века. Не объясняется ли заботливость парламента в большей мере тою страстью к постройкам, какую Гаррисон считает характерною чертою своих соотечественников во времена Генриха VIII и которая проявилась прежде всего и с наибольшей силой в Лондоне в замене прежних деревянных зданий каменными? Но допуская даже, что многие города попали в список из желания сделать по возможности всеобщей предохраняющую от пожаров замену деревянных зданий кирпичными, все же нельзя отрицать того, что язык, которым парламентские статуты рисуют современное положение английских городов, не оставляет сомнения в их упадке.

Признавая общим явлением то обветшание городских жилищ, о котором упоминают статуты Генриха VIII-го, я полагаю в то же время, что засвидетельствованный ими факт упадка городов далеко не сказался в равной степени в разных частях государства. Внутренние причины повели к постепенному запустению городов по преимуществу в восточной половине Англии, содействуя в то же время развитии западных портов и расположенных неподалеку от них промышленных и торговых поселений. Чтобы убедиться, прежде всего, в самом факте передвижения мануфактурного производства и торгового обмена с востока на запад, мы сопоставим между собою две эпохи: с одной стороны, ту, которая следует непосредственно за моровой язвой 1348 г., а, с другой, ту, которая обнимает собою первые два десятилетия царствования Елизаветы. На основании данных, доставленных свитками налогового обложения, произведенными парламентом в 1377 г., Чальмерс, а за ним Томас Элиот, дают следующие цифровые данные для выражения численности населения главнейших из английских городов в конце XIV в. Лондон - 35 т. жителей; Йорк - 10.800; Норвич - 6 т.; Линкольн - 5 т.; Кентербери - 4 т.; Винчестер - 2 т.; остальные в общей сложности - не более 32 т. (Remarks on the population of english cities in the time of Edward III, by Thomas Elliot, Archeologia, т. XX, стр. 524). За исключением Лондона, все перечисленные города лежат в восточной половине Англии. Незначительность обнаруженного налоговыми свитками числа их жителей объясняется теми размерами, какие приняла смертность, вызванная чумою. Сибом (Fortnightly Review, edited by Lewes, 1865, сент. 1 и 1866, февр. 15) полагает, что средним числом "черная смерть" унесла с собою в различных частях Англии не менее половины населения. Несомненно, однако, что с наибольшею интенсивностью она должна была проявить свое действие в городских центрах, где, при большей скученности, не было в то же время тех гигиенических условий, которые препятствуют распространению заразы в наше время. Немудрено поэтому, если о некоторых городах, как, напр., о Гентингдоне, мы узнаем, что в них не осталось в живых и четвертой части населения (Stow′s Chronicle, под 1349 г.), а о других, как, напр., о Йорке (Parliament petitions) времен Генриха VI, под 1450 г. в одной из хроник значится, что более 50 т. человек были погребены в один год на кладбище.

Для нас, впрочем, важно не то, как велика была населенность английских городов во второй половине XIV в., а в какой части страны были расположены наиболее значительные из них. Мы видим, что то была восточная половина Англии. Постепенный упадок городов в этой части страны проследить не трудно; для этого достаточно одного внимательного изучения парламентских петиций, статутов и государственных бумаг эпохи Тюдоров. С конца XV века Норвич, эта колыбель усовершенствованная шерстяного производства, принесенного сюда фламандскими поселенцами времен Эдуарда III, и близ него лежащие города приходят в заметный упадок. Причиной тому статут от 2 г. правления Генриха VII считает закон, которым во времена Генриха IV в интересах землевладельцев ограничено было право отдачи детей в ремесленники. Только лица, владевшие доходом в 20 шиллингов с земли и ренты, сохранили, в силу этого мероприятия, право отдавать сыновей или дочерей в обучение ремеслу. Результатом запрета явился упадок важнейшего из городских цехов, цеха суконщиков и портных. К этой причине, как видно из содержания другого статута, от 6-го года правления Генриха VIII, присоединилась новая, более общего характера: иностранцы стали вывозить шерсть из Норфолка в Голландию и Зеландию, что, разумеется, не могло не отразиться на судьбе важнейшая из видов промышленной и торговой деятельности графства и повело за собою упадок большинства его городов. Только что приведенные соображения заслуживают того, чтобы мы остановились на них более подробно. И закон Генриха IV, и мероприятия его преемников одинаково указывают на то, что упадок Норфолка и близко лежащих к нему городов стоит в причинной связи с переменами, происшедшими в направлении и размерах шерстяного производства. Давая частное объяснение тому застою, какой в последнее время проявился в этом производстве на протяжении всего Норфолкского графства, историки упускают из виду одну общую причину, на которой с полным основанием настаивает Роджерс и которая объясняет собою не только запустение восточных, но и быстрое возрастание западных городов Англии. С XV стол. английская шерсть постепенно перестает служить только материалом для выделки фландрских и флорентийских тканей; законодательство принимает меры к запрещению ее вывоза в сыром виде, и запрос на более усовершенствованные домашние сукна начинает возрастать с каждым годом. Но опыт убеждал в том, что высшая качества шерстяные ткани изготовляются по преимуществу в влажных местностях, какими являются западные графства Англии, и немудрено, если шерстяное производство начинает приобретать обширные размеры в Манчестере, Лидсе, Ливерпуле, Шрьюсбери, Больтоне и местечках, расположенных в недалеком расстоянии от Атлантического побережья (Rogers, "History of Agric.", IV, 85). Высказанное соображение дает ключ к пониманию причин того быстрого возрастания, какое в течение XVI века проявляет население едва заметных бургов западной Англии. Так, о Манчестере мы узнаем, что в период времени от 1545 по 1578 г., т. е. на расстоянии 33 лет, число его жителей увеличилось почти вдвое: с 6-ти на 10 т. Быстрый рост Манчестера сообщился и близко лежащим к нему городам, в том числе Больтону, доставлявшему уже в XVI в. значительное число тех шерстяных тканей, которые на международном рынке известны были под не отвечающим им названием "Manchester-cottons"; вырос и Шрьюсбери, о котором Кэмбель в своей "Британии" пишет в 1586 г.: "красивый город, густо населенный, значительный по торговле и промышленности его жителей, в особенности по изготовлению шерстяных тканей и постоянному обмену с жителями Уэльса". Лидс и Бредфорд Леланд в своем путешествии признает одинаково хорошо построенными и цветущими, прибавляя, что шерстяное производство - ближайший источник их благосостояния. Не ограничиваясь указанными городами, выделка шерсти уже в XVI в. постепенно захватила большинство южных городов и бургов Ланкастерская герцогства - обстоятельство, которому они обязаны постепенным выходом из того состояния упадка, в каком застают их акты Генриха VII, - а также и некоторые города Уэльса, с Кендалем во главе.

Движение шерстяного производства с востока на запад не помешало, однако, ни дальнейшему удержанию его в Норфолке и восточной половине Йоркского графства, ни преимущественному распространению его в половине XVI в. в долине Темзы, что, разумеется, было одной из причин быстрого роста населения в столице.

Из других видов промышленной деятельности, как мы видели, одно только ножевое производство играло выдающуюся роль в XVI в.; и оно, подобно шерстяному, имело главным центром своего распространения западные графства, если не говорить о Розергеме, в Йоркшире, о котором, как о городе, густо заселенном мастерами и простыми рабочими, говорят акты первой половины XVII в. Важнейшими центрами ножевой промышленности были в XVI в. отдельные города Глостерского графства, а за ними Шеффильд и Бирмингем. Это обстоятельство, разумеется, также не могло не содействовать быстрому возрастанию населения в западных городах, и немудрено, если о Шеффильде в начале XVII стол. (в 1615 г.) мы уже слышим, как о городе, имеющем население с лишним в 2000 человек; приблизительно то же число жителей указано для Бирмингема в 37-ой год правления Генриха VIII посланными им в этот город комиссарами.

Постепенное передвижение промышленного производства с востока на запад, очевидно, должно было иметь последствием и перемещение центров торгового обмена, упадок восточных и развитие западных портов. Манчестерские или кендальские сукна, как и бирмингемские или шеффильдские металлические изделия, должны были искать сбыта в смежных с районом их производства приморских городах, а таким в XVI в., наряду со старинным Бристолем, является недавно возникший Ливерпуль. Ставя оба эти города в один ряд, я далек, однако, от мысли считать Ливерпуль уже в это время серьезным соперником Бристоля. Торговое значение его упрочивается не ранее широкого развития заатлантического обмена, а это факт XVII и XVIII, отнюдь не XVI стол. Если, тем не менее, уже в это время Ливерпуль принадлежит к числу быстро развивающихся центров, то объясняется это тем значением, какое в XVI в. он начинает играть в торговом обмене между Англией и Ирландией.

Вообще, говоря о развитии западных городов и портов в ущерб восточным, я имею в виду одну проявившуюся в этом направлении тенденцию. Стоит сопоставить только доход, получаемый Елизаветою от 20-го по 25-ый год ее правления от таможенных сборов в восточных и западных портах Англии, чтобы прийти к заключению, что первые далеко не утратили еще своего первенствующего значения. Тогда как из Бристоля поступает всего на всего 900 ф. таможенных сборов, Ярмут доставляет казначейству 1167 ф., Лин - 1660 ф., а Кингстон на Гелле - 1575 ф. Но это обстоятельство не мешает тому, что о восточных портах, в том числе о Скарборо и Ярмуте, мы во все время правления Елизаветы слышим, как о портах, теряющих постепенно свой торговый флот и сокращающих обороты своей торговли, тогда как о Бристоле и Ливерпуле доходят до нас как раз противоположные известия.

Нельзя сказать, чтобы правительство оставалось безучастным зрителем происходившего на его глазах упадка городов и портов восточной Англии. Мы видели уже на примере Йорка, что более строгое соблюдение прежней монополии того или другого вида производства признается надежным средством борьбы с этим злом. Сказанное о Йорке применимо в равной степени и к Норвичу. Сосредоточение в его руках монополии производства шерстяных тканей с ворсою кажется Генриху VIII вернейшим средством к восстановлению прежнего благосостояния города. Он принимает, поэтому, энергичные меры против развития тех же способов производства в других частях Англии. Но все эти меры не ведут ни к чему, так как не в состоянии задержать действия вышеуказанных причин.

Наряду с передвижением центра промышленной и торговой деятельности Англии с востока на запад, XVI столетие представляет нам еще ту любопытную черту, что с ним наступает решительный упадок как внутренних, так и приморских городов южной Англии.

Начиная с востока и оканчивая западом, от Гуля до Честера, слышится одна и та же жалоба на поглощение Лондоном и Бристолем прежнего промышленного и торг. благосостояния провинциальных городов. Эта жалоба прямо или косвенно высказывается и современной памфлетной литературой. Проповедники и публицисты XVI в. указывают на Лондон, как на средоточие всякого производства, как на складочный пункт для товаров, как на местопребывание богатейших купцов и капиталистов. В известном "Путешествии Эвфуеса по Англии" мы находим следующее восторженное описание английской столицы: "По красоте своих построек, несметным богатствам и разнообразию находимых в нем товаров, Лондон превосходит все города в мире. Его поистине можно назвать запасным магазином и ярмарочным местом целой Европы. Есть ли что-нибудь под небом такое, чего нельзя было бы купить или занять в этом благородном городе! В это место стекаются люди со всех концов государства, благодаря чему город этот является столь населенным, что не поверишь подчас, чтобы на целом острове было столько людей, сколько видишь по временам на улицах Лондона". В отличие от других современников, автор только что упомянутого сочинения, Лили, с похвалой относится к сосредоточению всех богатств страны в одном пункте: "Уверенность, что сокровища спокойно лежать в стенах Лондона, хорошо защищенные от всякого рода мятежников, делает дворян храбрыми, а купцов предприимчивыми в их торговых операциях" (Lyly, "Euphues and his England"; editio princeps 1579 г. Arber′s Reprints; стр. 434-5).

О размерах, какие приняла внешняя торговля Лондона в период времени от 20 по 25 г. правления Елизаветы, можно судить, между прочим, по следующим статистическим данным. Доход, доставляемый ввозными пошлинами, взимаемыми во всех английских портах, за исключением Лондона, не превышает в это время ежегодно 6.195 фунтов. Лондон сам по себе доставляет в казначейство 50.000 ф., т. е. сумму в 8 раз большую против той, какую платят в своей совокупности все прочие торговые города Англии (Baines, "History of Liverpool", стр. 262).

К тому же заключению приводит и сравнение числа судов, приходящих и отходящих из Лондона, с тем, какое мы встречаем в других портах Англии. От 1580 г. дошли до нас довольно точные сведения. В числе государствен. бумаг, собранных в 148 томах Елизаветинских State Papers, имеется, между прочим, список всех судов, прибывших и отбывших из Лондона в течение одного года. Прибывших было - 402; и почти такое же число вышло из лондонского порта. В общей сложности это дает нам 800 с лишним судов. В счет вошли только суда, имеющие свыше 20 тонн. Если принять во внимание, что, по свидетельству Гаррисона, число всех английских судов, имеющих свыше 40 тонн, было не больше 800, то мы не ошибемся, сказавши, что значительнейшая часть всех судов Англии сосредоточилась в лондонском порте (Record office. State Paper′s, Elis. т. 148, № 36; Harrison в издании Ферниваля, т. 1, стр. 290).

Чем объясняется, спрашивается, такое сосредоточение торговой и промышленной деятельности страны в английской столице? В ряду других причин, - как-то, его счастливого географического положения, близости богатых производительностью средних графств, лежащих по течению Темзы; сосредоточения в Лондоне главных административных и судебных учреждений страны, - нельзя не упомянуть и об одной, чисто искусственной причине, корень которой лежит в торговой политике английского правительства, в его стремлении монополизировать по преимуществу внешнюю торговлю в руках им же устроенных компаний, главным средоточием которых являлся Лондон и в меньшей степени - Бристоль. На эту причину справедливо указывают жители одного из тех портов, которые всего более пострадали от конкуренции столицы. Я разумею Кингстон на Гуле. "Крупные торговцы, - жалуются они, - организованы в компании, во главе которых стоят лондонские граждане и главным средоточием которых служит Лондон. Немудрено, если эти компании издают мероприятия, по преимуществу благоприятные лондонским купцам и нередко весьма враждебные интересам остальных. Как удивляться после этого, что вся торговля сосредоточивается в Лондоне, что богатейшие суконщики и портные не имеют другого местопребывания, а прочие порты все более и более теряют в своей торговле и приходят в упадок" (Record Office. State Pap., Elis., т. 106, № 59 а, 1575).

Чтобы удержать за собою раз завоеванное ими положение, лондонские купцы заботились об открытии торговых факторий в отдаленнейших концах королевства. Эти фактории делали возможным непосредственную доставку им продуктов местного производства. Этим путем манчестерские сукна, минуя прежний посредcтвующий рынок Честера, поступали непосредственно в лондонские склады. Благодаря той же практике находимое в Дербишире олово шло не в Кингстон на Гуле, как в прежние годы, а непосредственно в Лондон, торговцы которого держали нужные для них фактории в самом графстве, в Гейнсборо. Нельзя сказать, однако, чтобы провинциальные купцы оставались всегда безучастными зрителями успехов, делаемых лондонскою торговлею в ущерб их собственным. Их петициям на имя королевы и совета удавалось на время задерживать развитие лондонской предприимчивости. Так, в 1596 г. ими проведено через Звездную Палату постановление, в силу которого не только запрещалось жителям Лондона извлекать товары из своей торговой фактории в Гейнсборо, минуя Кингстон, но еще высказывалось требование, чтобы лондонские граждане воздержались от дальнейшей доставки товаров в северные порты на всем протяжении от Бостона, в графстве Линкольн, до Гартлепуля, в графстве Йорк. Исключение делалось только для тех, кто был принят в ряды кингстонского гражданства.

Сосредоточение в Лондоне промышленной и торговой деятельности, не говоря уже об административной и судебной, необходимо должно было повлечь за собою быстрое возрастание в нем населения. Точных статистических данных для определения числа его жителей мы, к сожалению, не имеем. Но о значительности последнего можно судить по следующим частным данным. Число одних иностранцев, поселенных в Лондоне в 1562 г. было с лишним 4.500 человек, причем, как следует из дошедших до нас данных, число это возросло на половину за последние 10 лет (до воцарения Елизаветы насчитывалось всего 2.860 иностранцев). Рост населения Лондона был так заметен, что уже в 1580 г. правительство сочло нужным остановить его с помощью искусственных мер. В этом году королева издает приказ, или так называемую прокламацию, в которой, признавая число чиновников недостаточным для управления всею массою стекающихся в Лондон людей, запрещает производство каких-либо новых построек на расстоянии, по крайней мере, трех миль от городских стен. Предотвращая возможность скопления большого числа квартирантов в одном и том же доме, она требует, чтобы лорд-мэр и другие городские власти не допускали скопления под одною кровлею большего числа жителей против того, какое находило в доме приют в течение последних 7 лет. О недействительности этих мер и быстром росте населения в Лондоне и его пригородах можно судить по частому возобновлению тех же предписаний на расстоянии одного, двух лет.

Упадок материального благосостояния восточных и южных городов объясняет весьма многое в дальнейшем развитии их внутреннего устройства. Захудалость многих из них совпала с дальнейшим желанием олигархических элементов в городе сосредоточить в своих руках внутреннее управление им, а также выбор депутатов в парламент. Так как городская олигархия, в свою очередь, стояла в экономическом и административном отношении в зависимости от высшего и низшего дворянства, ведавшего дела графства чрез посредство мировых судей и дела государства в лице посылаемых графствами депутатов, взятых из среды местных сквайров, членов палаты лордов и Тайного совета короля, - то немудрено, если английский город, после тех преобразований, каким он подвергся в XVI веке и которые остались более или менее в силе в течение следующих двух столетий, сделался оплотом и проводником аристократических влияний.

Весь этот сложный процесс обстоятельно изображен был еще Гнейстом в его "Истории местного самоуправления в Англии" и излагается снова в весьма стройном виде Иосифом Редлихом в историческом экскурсе, предпосланном картине современного состояния местного самоуправления в Англии.

Мы видели, что до середины XV ст. привилегии, получаемые английскими городами и обеспечивавшие им возможность заведовать своими судьбами, выдаваемы были собранию всех свободных граждан, образовывавших из себя подобие веча с административно-судебными полномочиями, однохарактерными с теми, какие в поместьях принадлежали сельскому сходу, служившему одновременно и вотчинным судом. Первым крупным приобретением, сделанным в этом отношении городами, было их право выбирать на место городского управителя - герефа и позднее бальифа - собственного голову, или мэра. В выборе его участвовали все граждане; первые два столетия существования парламента право выбора представителей от города также принадлежало всему гражданству. Но со времен Генриха VI короли начинают предоставлять городам грамоты инкорпорации, т. е. возводят их на степень юридических лиц, имеющих право приобретать имущество и защищать его на суде.

Уже в 1466 г. один из верховных судов Англии - суд общих тяжб - в одном из своих решений признает, что всякий город должен быть рассматриваем как корпорация. "Политика Тюдоров, - говорит Редлих, - использовала эту доктрину с целью подавить в городах всякий дух оппозиции", - мы бы сказали: всякое демократическое течение. Гнейст, следуя Мэриуэзеру (Merewether), насчитывает в XVI веке 54 грамоты, выданных на имя различных городов Англии и возведших их в корпорации. Хартии эти выдаются не всему гражданству, а тесному совету города, так называемому "Select-Body", которому дозволено пополнять свой состав путем кооптации, т. е. выбора новых членов на оказавшиеся вакантными места самим тесным советом. Верховные суды, исполняя веления правительства, признали, что во всех городах - даже не получивших специальн. грамот инкорпорации - должны установиться такие же порядки; города были признаны корпорациями в силу давности (corporation by prescription); городское управление и заведование городским имуществом поступило поэтому в руки тесных советов (Select-Bodies). При Елизавете эти тесные советы получили право издавать и те призакония (by-laws), которыми вносились изменения в городское устройство; соблюдение этих регламентов городским гражданством могло быть вынуждаемо силой. Таким образом, во всех городах простые горожане устранены были от участия в выборе тесных советов, пополнявших свой состав, как мы сказали, путем кооптации. Те, кому принадлежало такое право активного участия в выборах, получили название "freemen" (свободные люди) в отличие от всего прочего населения города.

Отметим тот факт, что совершившееся в английском городе развитие олигархического устройства представляет собою явление аналогичное с тем, какое происходило и на континенте Европы. Возьмем, напр., хотя бы реформированную Кальвином Женеву, в которой Большой совет города, или "Grand-Conseil", должен был уступить большую часть своих функций Малому совету, пополняемому также путем кооптации. И в Женеве активные права гражданства стали осуществляться не всеми ее жителями, а только так наз. "citoyens", рядом с которыми имелись еще "bourgeois" - жители предместий, и "advenaires" - позднейшие поселенцы. В Англии, как отмечает Редлих, члены тесных советов, сделавшихся в XVI в. всемогущими, соединяли с муниципальной властью и права мировых судей. Вслед за Гнейстом, он полагает, что политика Тюдоров по отношению к городам преследовала сознательную цель, а именно ту, чтобы чрез посредство тесных советов забрать парламент в свои руки. Они рассуждали, думает он, что маленькое, неответственное перед гражданами представительство легко будет подчинить себе, частью угрозами, частью подкупом. Только тем экономическим упадком, какой наступает в городах в половине XVII стол., можно объяснить, думает Редлих, что население городов отнеслось пассивно к этой отмене его исконных прав. "Еще в средние века, прибавляет он, английские города, если сравнить их с немецкими, нидерландскими и французскими, оказывались сильно отставшими в своем как экономическом, так и общественном развитии". До конца XVII столетия Англия остается почти исключительно земледельческим государством, и важнейшим предметом ее вывоза является, как мы видели, в течение ряда веков шерсть, обработка которой на местах развивается только со времени запрета вывозить ее из Англии. Он, как мы видели, наступает только в XVI стол. За исключением небольшого числа старинных морских портов и гаваней, английские города, как общее правило, населены были земледельческим людом или являлись рынками, производившими незначительную внутреннюю торговлю. В социальном и политическом отношении они по этой самой причине стояли в зависимости от дворянства, жившего в своих имениях, не покидавшего графства и в лице мировых судей, вербуемых из его среды, управлявшего графством, а до некоторой степени и городом, встречаясь периодически с членами его тесного совета, как мировыми судьями, на четвертных сессиях, где и решались важнейшие вопросы внутренней администрации. Цель, которую ставили себе Тюдоры, таким образом, могла быть достигнута; управление городом, действительно, перешло в руки узкого круга лиц, связанных между собою и с членами правящего класса в графстве отправлением почетной и даровой службы мировых судей (см. Гнейст, "Selbstverwaltung", стр. 580 и "Das Englische Verwaltungsrecht", I, стр. 481; Редлих, "Английское местное управление", I, стр. 40-43).

В царствование Елизаветы надо отметить еще ту существенную перемену, облегчившую подчинение города земельной аристократии, что права фримана, избирателя городских тесных советов и, чрез их посредство, депутатов от городов в английский парламент, были предоставлены не только тем, кто жил в стенах города, но и лицам, имевшим местожительство вне его стен. В ее царствование отпадает требование принадлежности к числу обывателей известной местности для пользования избирательным правом. "Этим самым, - говорит Редлих, - нарушен был старый принцип, лежавший в основе устройства палаты общин, - право их быть представляемыми только своими гражданами". Так как число депутатов от городов с каждым веком стало возрастать, тогда как число депутатов от графств, как и самые графства, осталось неизменным в течение более 500 лет, то последствием, необходимо, было то, что при посредстве избираемых тесными советами уполномоченных земельная аристократия и, при ее податливости, король моли оказывать большое влияние на исход выборов. Редлих полагает, что особенно в XVII веке правительство использовало вполне эту возможность. "В этом, именно, столетии положено было основание той продажности, - пишет Редлих, - которая царила в городах при производстве выборов в парламент... Одержавшая победу партия вигов, после изгнания Стюартов, и не подумала об устранении этих неустройств, а, наоборот, использовала их в собственных интересах. Аристократия и джентри сумели управлять выборами в парламент не хуже королей из династии Стюартов... Сотни номинальных и полуноминальных избирательных местечек сделались твердыми оплотами правящего класса. Отчасти, благодаря экономическому перевесу, который имели аристократические фамилии и недавно осевшие на землях капиталисты в маленьких городах и местечках, отчасти, благодаря прямой покупке тех местечек, с которыми было связано избирательное право, отчасти, наконец, благодаря массовым подкупам, стоящая у кормила правления партия приобретает возможность располагать большинством в парламенте, и удерживает власть в своих руках". Таким образом, захудалые города и местечки, так называемые "роттенборос" (Rotten boroughs), одинаково служили обеим партиям, ториям и вигам, средством проведения своих кандидатов в парламент (ibid., стр. 63 и 66).